Монристы (полная версия)
Шрифт:
Это писал А.Чичерин, юноша-офицер Семеновского полка, героически погибший в 1813 году.
«Места, где я был, все населены чувашами, черемисами и татарами… Низшие начальники обращаются с ними как с животными, совершенно забывая, что это такие же люди, как они сами, и хотя невежественные и не столь просвещенные, но в основе своей гораздо чище и лучше, чем они, и вообще менее испорченные… И мне доставило удовольствие, что я успел облегчить этих бедных людей, избавив их от угнетателей… Это зрелище поистине весьма трогательное – видеть признательность, которую эти бедные люди мне выразили… Растроганный, я плакал теплыми слезами и благодарил Бога за то, что Он меня избрал орудием для облегчения участи этих несчастных бедняков… Ах, дорогие дети! Нет блаженства, которое равнялось бы счастию облегчить угнетенного!»
А это писал
«Стоит грустить ради того, чтобы тебя утешали. Когда есть друзья, можно и страдая быть по-настоящему счастливым. Твое письмо, полное апостольской мягкости, меня немного успокоило. Но как изгладить следы той бури страстей, через которую я прошел? Как утешиться, когда за один месяц исчерпан до дна источник самого сладостного блаженства, отпущенного человеку, когда он выпит без радости и без надежды, когда знаешь, что он иссяк навсегда?
И после этого проповедуют смирение! После этого требуют, чтобы страдающие были милосердны к миру. Милосердие? Никогда! Ненависть, только ненависть!»
Это письмо было написано Эваристом Галуа, необыкновенно талантливым человеком, математиком, республиканцем, в мужестве и искренности которого никто не сомневается.
В статье, посвященной историческому жанру («Соперница времени») О.Чайковская пишет о книге Н.Я.Эйдельмана «Лунин»: «Я читала книгу давно и до сих пор помню, как удивили меня письма Лунина с их наивно-высокопарным слогом, странным под пером героя-декабриста…»
Исторические лица, которые не умерли вместе со своим временем, кажутся нам современниками, и мы часто поражаемся слогу их писем, забывая о том, что в ту эпоху все говорили, писали и думали именно так. [4] Тогда все эти слова еще не были истасканы бесчисленными «распухшими от слез» романами. Поэтому когда В.Гюго («Отверженные») пишет о своем герое: «О, какой ужас! Неужели судьба может быть так же жестока, как мыслящее существо, сделаться такой же чудовищной, как сердце человека?.. О чем бы он ни думал, он возвращался все к той же ужасной дилемме. Что делать? Великий Боже! Что делать? Буря, от которой он избавился с таким трудом, вновь забушевала в его груди. Его мысли начали путаться. Какое-то оцепенение охватывало его – черта, свойственная отчаянию», – он пишет это, страдая и сострадая всем сердцем. Для нас, воспитанных на иронии ХХ века, эти восклицательные знаки, эта патетика, эта буря чувств – все это признаки наивности и неумения писать. Для романтика же это привычный способ изъясняться. Мы только что видели, что именно так писали люди, не знакомые между собой, совершенно различные по характеру, возрасту, общественному положению, убеждениям и связанные только одним: эпохой.
4
«…Иной управляющий… со слезами восторга на глазах читает… какое-нибудь восторженное послание Шиллера к Лауре и, кончивши последний стих, с не меньшим удовольствием идет пороть мужиков». В.Г.Белинский.
Но вот романтизм уходит в прошлое. Во второй половине XIX в. исчезает опора, которую романтизм имел в жизни. Еще пишутся романы, полные многоточий, восклицаний и страданий, но письма уже холоднее, спокойнее, реалистичнее.
И тогда возникает «другой» романтизм – романтизм, потерявший почву под ногами, оторванный от жизни, романтизм ухода в другую жизнь. Это удел человека, которому досталось от жизни и который, вместо того, чтобы поднять бунт, уйти пешком по Руси, уехать в Сибирь, просто садится к столу и пишет роман, в котором действуют отважные, красивые люди, совершенно не похожие на автора.
Иными словами, возникает монризм.
«…Я уронил задумчивый взгляд на карту своего «Острова сокровищ», и средь придуманных лесов зашевелились герои моей будущей книги. Загорелые лица их и сверкающее оружие высовывались из самых неожиданных мест; они сновали туда и сюда, сражались и искали сокровище на нескольких квадратных дюймах плотной бумаги». – Так вспоминал незадолго до смерти Роберт Луис Стивенсон о рождении великого своего романа, шелест парусов которого осенял
Можно вспомнить чудесный фильм «Великолепный», в котором главную роль исполняет Жан-Поль Бельмондо.
Писатель сидит в своей комнате и пишет роман про великолепного Боба Сен-Клера, супермена, покорителя женщин и победителя злодеев. У писателя протекает водопровод, и наглый водопроводчик отказывается его чинить, потому что это – дело газовщика. После чего водопроводчик немедленно попадает на страницы романа в качестве мелкого злодея, и Боб с наслаждением убивает его. Главный враг Боба – издатель. Возлюбленная супергероя – девушка из соседней квартиры. Писатель не может отказать себе в удовольствии прошить автоматной очередью газовщика, который отказался чинить кран, сказав, что это – дело водопроводчика.
Перед нами – монрист чистой воды.
Чем же монризм отличается от романтизма?
1. Он не имеет никакой опоры в жизни. Жизнь давно ушла в перед. В быту и общении тон задают реализм и модернизм. Совершенно иные слова составляют язык эпохи. Романтический способ говорить и жить выглядит смешным, детским и наивным.
2. Романтизм – это серьезное литературное и общественное явление. Монризм – это «просто так». Романтизм первичен по отношению к монризму, подобно тому как Печорин – настоящий романтический герой – первичен по отношению к Грушницкому – карикатуре на романтического героя. Монризм – это вторичная литература, не сделавшая никаких принципиальных открытий.
3. Романтики были сильными людьми, революционерами, общественными деятелями, они воздействовали на жизнь, их героям подражали многие (Рылеев, Байрон, Гюго…) Монристы – люди слабые, они не воздействуют на жизнь, а бегут от нее, и подражают им исключительно дети в возрасте от 10 до 14 лет.
4. Романтик относится к своему творчеству как к настоящему делу, достойному уважения и внимания. Монрист, отлично сознавая, что его произведения второсортны, работает с некоторой ухмылкой. В.О.Ключевский говорил, что «тайна искусства писать – уметь быть первым читателем своего произведения». Читая свои произведения, монрист не может не ухмыльнуться. Ирония – вот что спасает его от глупости и самодовольства. Монрист слегка насмешлив. И все же он привязан к своим героям, он любит их и не писать не может.
В 1922 году вышел замечательный роман Рафаэля Сабатини «Одиссея капитана Блада», несомненно, принадлежащий к литературе монризма, лучшим ее образцам.
«В его душе боролись два чувства, – пишет Сабатини, – святая любовь, которую он в продолжение всех этих лет питал к ней, и жгучая ненависть, которая была сейчас в нем разбужена. Крайности сходятся и часто сливаются так, что их трудно различить. И сегодня вечером любовь и ненависть переплелись в его душе, превратившись в единую чудовищную страсть».
Узнаете ли вы знакомый патетический стиль? Но кто в 1922 году говорил таким языком? Первичная литература переживала опыт мировой войны и революции, пытаясь запечатлеть все так, как было на самом деле. А монрист создает образ капитана Блада, не имеющий никакого отношения ни к войне, ни к революции. Конечно, если очень постараться, можно найти в романе изображение истинного лица капитализма в эпоху первоначального накопления, но все же, думается, не это в романе главное.
Сейчас, когда прошло более шестидесяти лет, вполне уместно задать вопрос: что читают больше – «Огонь» Барбюса, «Цемент» Гладкова или «Одиссею капитана Блада»? Все-таки «Одиссею», начисто оторванную от актуальных проблем современности. Я совершенно не хочу умалять достоинств реалистической литературы. Просто на этом примере видно, что монристские произведения могут оказаться значительными. Хотя это и нетипично. В чем секрет? Думаю, в том, что потребность в романтизме бессмертна.
Он тебя не любит(?)
Любовные романы:
современные любовные романы
рейтинг книги
Красная королева
Фантастика:
попаданцы
альтернативная история
рейтинг книги
Возлюби болезнь свою
Научно-образовательная:
психология
рейтинг книги
