Моонзунд (др. изд.)
Шрифт:
Носовая часть «Славы» погрузилась в темноту. В этом железном мраке вода – лучше людей! – находила себе дорогу. Через рваные пробоины в металле, сбегая по трапам, она стремительно завоевывала для себя кубатуру линкора, стремглав домчалась до батарейной палубы и только тут напоролась на мужество комендоров. Карпенко уже видел воду под собой – море, осклизло колышась, угрожало ему грязной накипью. Лейтенант перехватил на трапе электрика, крикнул: «Все?» – и крышка люка упала на провал «экстренного лаза», закрывая дорогу воде.
– Подпору ставь! Бей… Мушкель бери… Бей,
После труда матросы рвали с тел мокрые тельняшки. Выкручивали их, и жгуты белья трещали от бешенства. В неровном свете аварийных фонарей спотыкались о разбросанный по отсеку инструмент.
– Еще б секунд – и понесло бы всех нас из каземата! Куда башка, а куда пятки… Лежали бы сейчас, воды наглотавшись…
Карпенко захотел переговорить с погребами своей башни. Как-то они там? Наверное, сидят на снарядах и волнуются. Но едва лейтенант вырвал заглушку из амбушюра трубы, как сильной струей, словно из шланга, в лицо его ударила забортная вода. Все стало ясно: погреба носовой башни уже затопило море, и 37 человек уже плавают, кувыркаясь в отсеке, как в аквариуме, двигаясь вместе с кораблем в сражение.
Карпенко забил трубу заглушкой и заплакал. Его даже не спрашивали ни о чем. Люди опытные – сами догадались. Во тьме каземата блуждал яркий огонек цигарки, передаваемой по кругу. Горячий кончик ее коснулся и губ рыдающего лейтенанта:
– Курни, лейт! «Слава» нарезает вперед, а это главное…
Вода остановлена. Люки задраены. Подпоры стоят нерушимо, как триумфальные колонны. Законы морской битвы всегда жестоки: ради спасения корабля и спасения всех можно пожертвовать частью команды…
Удар ниже пояса на флоте – это удар по правилам!
За несколько минут «Слава» приняла в себя 1130 тонн забортной воды. Переборки пока отлично выдерживали натиск моря, лишь в сальниках, через которые пропущены электрокабели, появилась соленая «слеза» фильтрации, бившая кое-где струями.
– «Гражданин» горит, – доложили с вахты.
Антонов с комиссаром приникли глазами к щелям: в полосках света перед ними качался рейдовый плес, а дальше виделся «Гражданин», которого настигли два жестоких попадания. Густой черный дым валил от офицерских кают линкора, в этом дыму сновали крохотные фигурки людей. Что там – спрашивать было некогда.
– В каждой избушке свои игрушки, – сказал Антонов…
«Слава», будто в изнеможении, прилегала на левый борт. Кормовая башня лейтенанта Вадима Иванова, воздев над морем плещущие пламенем жерла, работала как заведенная, и эта четкая пальба вселяла в команду уверенность. Только бы она не замолкла…
– Выход один: затопим коридоры правого борта, – распорядился Антонов. – Иначе с таким креном нам боя не выдержать.
Через раскрытые кингстоны море радостно пробежало вдоль бортовых коридоров, а дальше его не пустила сталь переборок. Принятая линкором вода приподняла его левый борт, крен уменьшился до четырех градусов. Антонов позвонил в кормовую башню:
– Вадим Иванович, – похвалил он лейтенанта Иванова, – вы, душа моя, и дальше так же работайте… Я молюсь за вас!
Глазами (без слов)
«Сколько мы приняли воды?» – спрашивал комиссар.
«Очень много», – прочел он испуг в глазах каперанга.
«Как же мы протащимся через канал Моонзунда?»
«Не спрашивайте об этом», – отворачивался Антонов.
Фон Галлер внес ясность в этот трагический вопрос.
– «Слава» села! – доложил он. – Насосы холостят, мощности динамо не хватает… Мы погружаемся и будем погружаться дальше.
– Сколько сели форштевнем? – раздраженно спросил Антонов.
– Тридцать два фута, – отвечал Галлер.
– Как сели на ахтерштевень? – спросил комиссар.
– Кормушкой на тридцать…
А канал Моонзунда имел глубину всего в 26,5 фута. Кормою вперед, захлебываясь водою, «Слава» шла на врага своей единственной башней. Отныне терять уже нечего: ей быть погребенной здесь! Она сражается над собственной могилой…
На повороте линкора ветер откинул дым из его труб на другой борт, и Витька Скрипов оказался в непроницаемом облаке, забитом мелкими искрами, его сжигало и удушало на марсе. Обводка брезента стала черной, в груди юнги клокотало от боли, он с силой вцепился в обводной поручень марса.
Линкор под ним дрожал в непомерном напряжении машин, его конвульсивно дергало на залпах, и было страшно расцепить пальцы, сведенные на спасительном поручне. Минутами казалось, что мачта «Славы» уже давно оторвалась от корабля и сейчас пролетает высоко в небе, отделенная от палубы линкора…
Поручень вдруг вырвался из рук юнги.
Куда?
Дым отнесло в сторону – «Слава» закончила поворот.
Поручень, как и раньше, был целехонек.
Но у юнги не было кисти руки.
Вместо нее – красная мочалка сухожилий, раздробленное месиво пальцев. Он смотрел, как хлещет из руки кровь, разносимая ветром в мелкие брызги, словно красный одеколон из пульверизатора, и в этот момент у юноши было только одно чувство: непонимание того, что с ним произошло…
Грохочущим цехом в разгаре рабочего дня прокатывался под юнгой раскаленный в битве линкор, а флаги «Славы» (андреевский и стеньговые) бились вровень с ним, на страшной высоте мачт.
Вторая рука была цела. Он взялся ею за телефон.
– «Гражданин» забил пламя, – доложил на мостик тихо и сосредоточенно. – У них пожара нет. Идут дальше. Как и мы…
– Спускайся вниз, – приказал ему старшина.
«Слава» уже не могла пройти через канал Моонзунда.
Витька Скрипов уже не мог спуститься с фор-марса.
Скоб-трап был рассчитан на матросов с двумя руками.
У него осталась только одна…
В померкшем сознании ему увиделась зеленая травка на Обводном канале, а за возами с сеном – через Моонзунд! – бежала его безумная матка и цапала, цапала, цапала… дым, дым, дым!
Яркий сгусток огня вырвало из башни головного дредноута «Кёниг», команда дружно прокричала «ура», приветствуя прислугу плутонга лейтенанта Иванова… Победа! Она, блаженная!
Но в этот момент «Славу» дважды встряхнуло.