Мор
Шрифт:
Не переставая смеяться, оглянулись на Свирида.
– Почему ты не спишь? – нахмурилась мама.
Тот попятился и тоже оглянулся: квартира была одна, единственно возможная. Ни рожек, ни ножек; из кухни тянет выпечкой.
Гость, одетый в военную форму, вдруг перестал смеяться и посмотрел на Свирида очень внимательно. Папироса застыла в руке, дым поднимался под абажур извивистым стеблем. Свирид онемел, ноги сделались ватными: сейчас он достанет пистолет, или развернет красную простыню, или докажет бумагами право в любую секунду вывести всех
Мама встала:
– Почему ты одет?
Свирид огладил себя: действительно, он был одет, ибо там, на развилке, еще не успел улечься в постель.
– Я забыл.
– Забыл – что?
Мать вышла из-за стола, порывисто прикоснулась ко лбу Свирида.
Отдернула руку, будто ошпарилась.
– Лоб нормальный. Что ты городишь, о чем ты забыл? Спать улечься?
Забыл, который час?
– Да пусть посидит с нами, – вмешался военный. – Смотри, – расстегнул он кобуру и достал пистолет. – Небось подержать хочется?
Свириду не очень хотелось, не до того было; да и оружие он уже держал, отцовское. Но возражать не стоило. Он быстро подошел и взял пистолет обеими руками.
– Не заряжен, – успокоил военный маму. Он выехал на стуле из-за стола, нагнулся к Свириду, который держал пистолет и не знал, что с ним делать, – в другое бы время сообразил, хотя бы повертел в руках, но сейчас ему было неинтересно. Свирид ждал подвоха, не доверяя обманчивой надежности окружения. Военный взъерошил ему волосы и вдруг заметил: – Мальчонка-то изрядно оброс. Неплохо бы подстричься…
Время еще, почитай, военное.
Свирид решил, что мужчина сказал так, потому что во время войны всем полагается выглядеть аккуратными и подтянутыми. Люди воюют, бьют врага, рискуют жизнью, а он разгуливает неряхой и напрашивается в особый уголок стенгазеты, где продергивают и пропесочивают. Он еще ничего не знал о тифе. Да тиф, пожалуй, и в самом деле уже не звучал, ибо война, только закончившаяся, была немного другая, не тифозная. Не та, что велась между своими.
– Ты знаешь, кто это? – хитро спросил отец.
Свирид помотал головой.
– Это товарищ Слотченко. Он служит парикмахером при Доме офицеров.
– И не только, – усмехнулся товарищ Слотченко, который сразу стал предельно понятным: дорисовался белый халат, взметнулась и свистнула бритва. – Еще при Доме писателей.
Свирид осмелел:
– А почему же вы тогда в форме?
Слотченко вздохнул:
– По-твоему, военную форму носят только солдаты и офицеры, которые сражаются на фронте? Она положена всем. Мы тоже солдаты гигиенического фронта и обязаны ее носить. Ведь война никуда не делась, – он сделал широкий жест, – она повсюду, она продолжается.
Врагов у нас, Свирид, еще ой как много… И явных, и тайных. А сила всякого государства – она в ком? В писателях и офицерах. Это соль соли земли, как говорил один великий писатель. Правда, он говорил вообще…
Свирид слушал его серьезно, с опущенными глазами.
Слотченко
– Да многие ли у нас не носят формы?
Мать покачала головой:
– Разве что я…
– И это упущение! – весело воскликнул Слотченко, а отец взялся за графинчик.
– Свирька и вправду зарос, – заметила мать, провожая графинчик наполовину любовным, наполовину тревожным взглядом.
И все опять воззрились на Свирида. Они с отцом, когда бы не шевелюра младшего, были похожи как две капли воды, как две полярные совы – в них было нечто от хищных птиц, но заводить речь о совах уместно было, только если судить по глазам: округлым, с темными ободками.
Однако носы их, или клювы, если продолжить сравнение, были совсем не совиные – вытянутые, чуть загнутые, с раздвоенной шишечкой на конце.
– Вот тебя Николай Володьевич и подстрижет, – улыбнулась мать.
– Да уж, это теперь решено, – согласился Слотченко.
– В Доме офицеров? – недоверчиво спросил Свирид.
– Мне же говорили, что ты будущий писатель? – развел руками тот.
Свирид не ответил. Ему вдруг стало стыдно.
– Приходи в Дом офицеров, – решил Слотченко.
– Правильно! – гаркнул отец. – Пусть там понюхает…
Неизвестно, что он имел в виду. Адмирал Водыханов уже захмелел и тяготел к словесным клише. Двое в гражданском не вмешивались в беседу и чинно уплетали все подряд, граблями гребли. Свирид обратил внимание, что стрижка у обоих была очень короткой. А Слотченко вдруг свернул губы трубочкой и тихо дунул на Свирида.
Тот непонимающе уставился на военного парикмахера. Слотченко повторил, и Свирид прислушался.
“У”, произнесенное шепотом, даже не голосом – только выдохом-дуновением.
Николай Володьевич подмигнул:
– Я подарю тебе ножницы.
Лишь в эту секунду Свирид обнаружил, что все еще держит в руках незаряженный пистолет.
4
Дом офицеров находился неподалеку – две остановки трамваем. Нужно было свернуть с набережной в маленький переулок, дойти до перекрестка, и там останавливался двадцатый номер. Свирида отпустили одного: настоял отец, хотя домашние твердили ему о страшных бандах, расплодившихся в городе после войны, которые ловят именно детей, и как раз свиридов.
– А потом – на базар, конечно, – саркастически усмехнулся отец.
–
Менять на крупу.
Он выдал сыну деньги на билет в оба конца и строго-настрого наказал нигде не задерживаться и никуда не ходить помимо парикмахерской.
– Тебе повезло, что ты познакомился с товарищем Слотченко, – значительно добавил адмирал Водыханов. – Ты знаешь, кого он стриг и брил? То-то же.
Он так и не уточнил, кого же стриг Слотченко, – очевидно, припомнил, что некоторых клиентов последнего не следует называть вслух, тем более при ребенке, ибо их имена уже истерты из учебников и старательно изглаживаются из народной памяти.