Мор
Шрифт:
– Быстро же ты соглашаешься, – пожурил Свирида Слотченко. – Разве ты не хотел стать писателем?
– Хотел. – На глазах у Свирида выступили слезы.
– А что мешает быть одновременно писателем и парикмахером? Кто тебе запрещает писать?
Мальчик всхлипнул.
– Никто не запрещает, – сам себе ответил Слотченко. – Во всяком случае, пока. Смотря что напишешь. Ты будешь стричь талантливых людей, сильных людей… частица их силы будет передаваться тебе. Ты будешь тренироваться… ведь до сих пор ты раздваивался не нарочно, так? Это получалось само собой?
– Я не хотел, – прошептал Свирид.
– Именно
Свирид набрался храбрости и спросил:
– А что происходит с первым коридором?
Слотченко вскинул жидкие брови:
– Кто ж его знает? Он сам по себе… Там все идет, как шло…
– Но я же там остаюсь? Я видел себя…
– Остаешься. Но это уже другой ты. Какое тебе дело до того, другого?
Ему сейчас, может быть, голову отрывают – ты разве чувствуешь?
– Нет.
– Ну вот, – удовлетворенно кивнул Николай Володьевич и взялся за машинку.
Свирид смотрел на себя в зеркало – носатого, с оттопыренными вдруг ушами, красного и заплаканного.
Однако он понял, что парикмахер не собирается причинить ему зло.
Уверенности прибавилось, и он задал вопрос более отчаянного свойства:
– А вы? Вы тоже были там, в квартире. Почему вы не помешали мне?
Ведь вы пришли… и там вы не были парикмахером…
Слотченко глубоко вздохнул и на миг прекратил работу.
– Во-первых, был. Совмещал. Во-вторых, я был не против того, что ты сделал. Твои родители мне симпатичны. Их пришли арестовывать…
– А если бы я ничего не сумел?
– Тогда и я бы не стал, – признался парикмахер.
– Но ведь они вам симпатичны…
– Не настолько. К тому же не забывай: в том колене… на той коллатерали они провинились, они оказались врагами. Не просто врагами – американскими шпионами.
– А здесь они не враги?
– Пока таких сведений нет, – сурово ответил Николай Володьевич.
–
Освежиться не желаете, молодой человек?
Свирид и сам не знал, желает ли он освежиться. Наверное, следовало соглашаться, потому что одеколоном пропахла не только парикмахерская, но и весь Дом офицеров от подвала до чердака -
Свириду почему-то казалось, что это так. Хочет ли он приобщиться к этому Дому, сделаться его частицей? Не особенно. Но в предложении
Слотченко слышалось, скорее, не дежурное приглашение, а желание испытать. Отказ, пожалуй, навлечет на Свирида немилость.
Он согласно кивнул. Послышалось дробное шипение, и резкий запах тысячекратно усилился. Шею и затылок Свирида приятно защипало.
– Молодец, – похвалил его парикмахер и ловко распеленал.
Свирид не решался встать с кресла. Он догадывался, что разговор еще не окончен. В предбаннике по-прежнему было безлюдно, ни одного офицера. Николай Володьевич выдвинул ящик, вынул обычного вида ножницы, совсем новые, и протянул Свириду.
– Держи и не теряй. Но пока ни на ком не пробуй… ты меня понимаешь.
Я имею в виду тренировки – на кошках, собаках, товарищах.
Тренировать тебя будет товарищ Мотвин. Не в парикмахерском деле, с этим я и сам справлюсь, – в другом. Он сам тебя найдет и вызовет.
5
Со временем, когда Свирид приобрел способности к сознательному переходу
Мотвиным, предпочитая отсчитывать события не с первого расплывчатого видения буквы “У”, не с обыска и даже не с посещения парикмахерской, а с этой встречи. Свирид много читал, и сказок среди прочитанного было достаточно, а потому он успел составить стереотипное представление, в частности, о колдунах. Никогда не встречавшись ранее с колдуном и заранее исключая возможность его существования, он тем не менее прекрасно знал, как тот выглядит: седой, косматый, разумеется – сгорбленный, желательно с посохом; на голове у него возможен колпак со звездами, не исключается мантия. Крючковатый нос, крохотные колючие глазки, беззубый шамкающий рот, скрипучий голос – что еще? какие шаблоны подсказывает нам круговорот прочитанного из подсознания и обратно? ведь ясно, что этот образ явился не из пустоты и что безымянные сказочники исправно передавали изустно и письменно лишь то, что являлось им в умозрении; попав на глаза или в уши, сей образ успешно сочетался мистическим браком с оригиналом, который где-то и когда-то существовал. Читатели и слушатели оказывались, таким образом, вполне подготовленными именно к такому восприятию колдуна. Впечатление, произведенное на Свирида товарищем
Мотвиным, было удивительно тем, что полностью, огорчительно даже совпадало с уже представленной колдовской наружностью. Точно таким и выглядел товарищ Мотвин – сухим, сгорбленным, седобородым стариком с крючковатым носом и прочим, не станем повторяться. Конечно, на нем не было ни мантии, ни колпака; товарищ Мотвин был одет в общепринятую военную форму, отчего казался еще страшнее.
Свирид, покидая парикмахерскую Дома офицеров, полагал, что обещанное знакомство и соответственно обучение начнутся незамедлительно. Уже вечером к ним на квартиру явится вестовой с пакетом лично для
Свирида, и отец ничего на это не скажет, а только сурово кивнет и после ни о чем не спросит.
Но никакого пакета не принесли. Эстафета поколений не состоялась.
Пили чай; мать хвалила Николая Володьевича за умелую стрижку. Того с ними не было, чаевничали в семейном кругу.
Свирид лег спать, чувствуя себя не то чтобы обманутым – скорее разочарованным. Его секрет оказался никаким не секретом, а навыком, которым владеют многие люди; Свирид же предпочитал считать себя исключительным, отличным от многих. Мечты о писательстве в какой-то мере помогали, но страшный секрет неизмеримо усиливал это чувство избранности; теперь Свирида отчасти лишили опоры. Конечно, он угодил в общество людей не простых, и это несколько утешало. В конце концов, писателей тоже много, даже великих, и не бывает одного на весь мир писателя.
Но почему он так решил? А если бывает?
Возможно, существует коридор, где в мире живет один-единственный писатель – великий, естественно, и ему имя – Свирид Водыханов.
Сон топтался при дверях: не велено пускать; Свирид напрягся, воображая букву. Но что-то произошло – он и прежде нет-нет да и пробовал вызвать развилку самостоятельно, и у него ничего не получалось, но в животе возникало сосущее ощущение, намекавшее, что он близок к задуманному, только не имеет еще достаточной сноровки.