Морана

Кулаков Алексей Иванович

«Гвозди бы делать из этих людей, не было б в мире крепче гвоздей! А конкретно Тупикова на забивке свай использовать — очень напористый мальчик…»

* * *

Неумолимо близилось седьмое ноября тридцать девятого года, а вместе с ним приближалась и двадцать вторая годовщина Великой Октябрьской революции — которую еще лет пять назад все спокойно именовали Переворотом. Пролетариат и трудовое крестьянство уже вовсю предвкушало целых два дня законных выходных, строя грандиозные планы на праздничное застолье и обязательные всенародные гуляния, но шестого ноября утренние выпуски центральных газет Страны Советов удивили и встревожили всех большим портретом наркома НКИД товарища Литвинова в траурной рамке. Статья под черно-белым изображением сухими строками извещала граждан о трагической и преждевременной гибели члена Центрального Комитета ВКП (б) товарища Литвинова Максима Максимовича — которого старые партийные товарищи знали и как Меера-Геноха Моисеевича Валлаха. Пламенный большевик «ленинского» призыва, он всю жизнь боролся за счастье трудового народа там, куда его посылала партия: вот и в этот раз опытный

дипломат прибыл в Хельсинки на очередной раунд сложных переговоров о делимитации границы[1]СССР и Финляндской республики. Встреча была напряженной, но проходила в атмосфере взаимного уважения — пока один из референтов принимающей стороны не достал небольшой пистолет, из которого сначала выстрелил в председателя Совета Обороны Карла-Густава Маннергейма, а затем тремя выстрелами в упор оборвал жизнь главы советского НКИД… Невнятно выкрикивающего проклятия «соглашателям» и «предателям Великой Финляндии» убийцу почти сразу же скрутили, раненому фельдмаршалу оказали срочную помощь, но непоправимое уже произошло: мирные переговоры оказались не просто сорваны — нет, в воздухе просто-таки завоняло грядущей войной.

Но не успели советские люди оплакать героического наркома (попутно весело отпраздновав годовщину Революции), и начать собирать подписи под коллективными письмами-обращениями к Партии и Правительству с гневными требованиями примерно наказать фашиствующих белофиннов — как страна вновь понесла тягчайшую потерю. На сей раз смерть вырвала из тесных рядов ВКП (б) самого наркомвнудел товарища Ежова! Он вместе с рядом других ответственных товарищей из центрального аппарата НКВД как раз инспектировал Дальневосточный особый округ: десятого ноября Николай Иванович досрочно завершил проверку и незамедлительно вылетел в Москву. Но увы, не долетел: новейший советский транспортно-пассажирский самолет Ли-4 (в девичестве американский «Douglas DC-4») потерпел крушение над озером Байкал, врезавшись в его застывшую гладь с такой силой, что сходу пробил тонкий ледяной панцырь и ушел в глубину — осиротив весь народный комиссариат внутренних дел в целом, и три его отдела в частности. Конечно же, известие о новой трагедии шокировало весь Советский Союз, погрузив страну в новый трехдневный траур… Причем особенно силен он был на новых Курганском моторном и Красноярском авиационном заводах, купленных «под ключ» у американцев вместе с лицензией на их средний и дальнемагистральный транспортники Douglas DC-3 и DC-4. Настолько, что администрация обеих предприятий и ряд инженерно-технических сотрудников даже заранее собрали тревожные чемоданчики и обновили запасы сухарей. Конечно, далеко не все искренне горевали о гибели железного наркома, а некоторые скрытые враги так и вовсе сильно обрадовались и воодушевились — но НКВД сплотил ряды, и бдил как никогда! Так что начавшие было распространяться повсеместно шутки про то, что Ежова утянула на дно озера его наконец-то проснувшаяся совесть и его же знаменитые «стальные ежовые рукавицы», поехали на лесоповалы вместе с шутниками. К тому же, дело отчетливо шло к войне с финнами, и в газетах вскоре начали вовсю раскрывать людоедскую сущность буржуазного правительства президента Рютти: для начала припомнили Выборгскую резню[2]и зверские убийства финских большевиков и просто русских жителей Финляндии. Потом изгнание с попутным ограблением всех выживших русских переселенцев, недружественную политику всех последних лет, нападения на советских пограничников… После такой подготовки никто не удивился, когда двадцатого ноября СССР объявил о своем выходе из Пакта о ненападении с Финской Республикой. Впрочем, составы с укутанной брезентом военной техникой, которые понемногу потянулись в сторону Ленинграда, говорили о происходящем лучше любых печатных изданий — и разумеется, простые граждане страны Советов тоже не остались в стороне от происходящего. Одни заводские коллективы в знак поддержки доблестных бойцов и краскомов РККА брали на себя обязательства ударной работой крепить единство армии и тыла; другие клялись досрочно завершить строительство и запустить важный промышленный объект. Добыть сверх плана десятки тонн угля или руды… Выплавить больше стали… Собрать для непобедимой и легендарной деньги на «именной» танк или самолет… Одним словом, народ в меру сил и воображения выражал свою полную, и по большей части — абсолютно искренюю поддержку планам Партии и Правительства.

Не миновал этот почин и минского детского дома номер четыре, в котором младшеклассники-октябрята приняли на себя обязательство закончить учебный год совсем-совсем без троек и сдать начальную ступень БГТО[3], а пионеры из средних классов все как один торжественно поклялись сдать нормы ГТО первой ступени. Что же касается парней и девушек возрастом от четырнадцати лет, то они дружно отправились записываться в ОСОАВИАХИМ и штурмовать спортивные высоты ГТО второй ступени. Неизвестно, до чего бы додумался комсомольский актив, но первого декабря в детдом привезли сразу три ящика с новенькими швейными машинками «Подольск», четыре коробки черных и белых ниток, и джутовый мешок насыпанной вперемешку различной одежной фурнитуры. Пока все это нежданное богатство распаковывали, пересчитывали и устанавливали в кабинете труда и домоводства для девочек, с железнодорожной станции «Минск-Грузовой» привезли полтора десятка рулонов разноцветного ситца и сатина. И — пять больших десятикилограммовых катушек разноцветной шерстяной пряжи, с выжженным на торцах бобин-переростков «тавром» Троицкой камвольной фабрики. Все! Даже начавшаяся второго декабря война с Финляндией, которую новый глава НКИД товарищ Молотов в открытую назвал восстановлением исторической справедливости, не отвлекла сирот женского пола от построения стратегических планов по освоению свалившегося на них богатства. То есть, конечно же, на приют: тем более что его администрация быстро довела до воспитанниц, что каждая из них вскоре может рассчитывать и на хороший отрез ткани для построения выпускного платья! Тем, кто просто заканчивал в следующем году школу-семилетку, поскромнее и только из цветастого ситца; а вот девушки, покидающие детский

дом и уходящие во взрослую жизнь, при желании могли сшить для себя вполне достойный гардероб. Что же касается освоения запасов пряжи, то любой воспитанник мог смело попросить ее себе на кофту или свитер с высоким воротником: всего-то и делов, что научиться самостоятельно вязать на спицах, и сдать несложный экзамен по этому делу — ну или как-то договорится с теми девочками, кто это уже умел. Огонька в развернувшиеся подростковые «интриги» подбавило и появление в швейном кабинете большого альбома с рисунками модной подростковой одежды, а та же трех десятков пронумерованных и «приписанных» к конкретным рисункам комплектов профессиональных лекал из тонких лакированных фанерок. На альбоме стояло внушительное клеймо «Ярославской швейно-скобяной Артели», все комплекты были отмечены маленькими штампами «Потребкооперация СССР» — и после знакомства с красочными изображениями брутально одетых парней и воздушных красоток, довольно многие сироты вдруг ощутили непреодолимую тягу к красивой и модной одежде. Чтобы сбавить накал обсуждений и нездоровые волнения, товарищ Липницкая Г. И. даже пошла на суровые меры, объявив о начале досрочной подготовки к празднованию нового, тысяча девятьсот сорокового года! В переводе с казенно-педагогического на повседневно-русский, все свободные руки рекрутировались на поистине Великую Генеральную Уборку: и если в армии подобные парково-хозяйственные мероприятия редко занимали больше одного-двух дней, то в минском детдоме номер четыре они растянулись на полноценную неделю. Причем припахали весь списочный состав: и даже убедительная победа на областных соревнованиях по стрельбе не помогла новоявленной кандидатке в мастера спорта Александре Морозовой избежать трудовой повинности, и лично-персональной «делянки» в виде наведения порядка и мытья пола в Малом спортзале… Который до нее уже два раза кто-то основательно помыл. Но нет предела совершенству: так что она не удивлялась, не обижалась и тем более не сачковала, размеренно орудуя большой деревянной шваброй и мурлыкая что-то неразборчивое, но очень мелодичное — заодно старательно «не замечая» наблюдающего за ней от входа парня лет этак семнадцати.

— Привет!

Наконец-то «заметив» наблюдателя, она ответно кивнула ему головой. Затем стянула со швабры кусок старой ветоши и присела перед ведром, принявшись прополаскивать ее в едва-едва теплой воде с разведенной в ней парой стружек хозяйственного мыла.

— Тебя же Сашка… Саша зовут?

На что-то решившись, коренастый парень все же зашел в спортзал, дисциплинированно пошаркав обувью по расстеленной перед дверью тряпке.

— А меня Слава. Говорят, ты рисуешь хорошо?!

Удивленно изогнув левую бровку, блондиночка утвердительно кивнула и принялась выжимать ветошь перед тем, как вернуть ее обратно на рабочий инструмент.

— Это. Тут такое дело…

Помявшись, выпускник следующего года бухнул как есть:

— Можешь нарисовать портрет одной девчонки? У нее скоро день рождения, я подумал… Ну, в общем, было бы здоровое подарить ей такое.

Продолжая, а вернее уже практически завершая свой трудовой подвиг, тринадцатилетняя рисовальщица на диво дружелюбно уточнила:

— Она из нашего детдома, или ты с ней вместе учишься в ФЗУ?

— А откуда ты… Ну да, вместе. Только я на станочника широкого профиля, а она на крановщицу.

— Значит, тебе ее надо будет показать.

— Да запросто!

— Хм?.. Могу нарисовать цветными карандашами, простым карандашем, акварелью, пастелью или синими чернилами.

Обалдев от того перечисленных вариантов, потенциальный заказчик осторожно согласился:

— Ага.

— Понятно. Что взамен?

Вот тут уже практически состоявшийся пролетарий почувствовал себя увереннее:

— А чё-те надо?

— А что у тебя есть?

Задумавшись, будущий слесарь-станочник звучно поскреб коротко стриженный затылок: денежный вопрос он поднимать не желал, потому как ему еще предстояло вести именинницу в кино, и хотелось показать свою финансовую состоятельность… В пределах того, что удалось отложить-накопить со стипендий и подработок.

— Ну, я же не знаю, что тебе надо?..

— Сходи-ка пока вылей грязную воду — а я подумаю.

Хмыкнув, парень безропотно подхватил ведро и поволок его в туалет, а когда вернулся, ему огласили ценник:

— Для занятий гимнастикой мне нужны две…

Задумчиво покрутив кистью в воздухе, художница поглядела на рукоять швабры.

— Небольших одинаковых стержня из металла. Длина тридцать сантиметров, вес каждой — полтора-два килограмма, диаметр примерно такой же, как у этой ручки. Как принесешь, так и будет тебе портрет цветными карандашами. Красивый.

Вслед за ней поглядев на деревяшку и прикинув что-то в голове, парень солидно согласился:

— Можно. А ты его долго рисовать будешь?

— Один-два вечера. Ах да, про нашу договоренность в детдоме — никому.

— Пф, да я могила!

Уловив приближение новых «посетителей», юная блондиночка мимолетно улыбнулась, подшагнула ближе и чуть понизила голос:

— Вместо кино, своди ее лучше на ледовый каток. Вместе покатаетесь, попросишь ее поучить тебя держаться на коньках…

— Дак я же умею!?

— А ты сделай вид, что не умеешь. И падай так, чтобы она мягко валилась на тебя сверху.

Задумавшись над новой для себя концепцией ухаживаний, начинающий Казанова не заметил появления сразу трех пионерских вожаков: председатель Совета дружины детдома и командиры первого-второго отрядов наподобие трех богатырей с картины Васнецова делали обход подвластных территорий. Странно, но увиденный ими спокойный разговор почему-то сходу не понравилось всей троице — а конкретно Тупиков даже ревниво насупился:

— Морозова! Ты закончила? Там тебя Татьяна Васильевна ищет!..

Мельком оглянувшись на пионерский актив, студент ФЗУ невольно усугубил сцену: подхватив в руку ведро и забрав у блондиночки швабру, он добродушно пообещал:

— Закину завхозу, мне все равно мимо него идти.

Благодарно улыбнувшись (что не осталось незамеченным), юная поломойка закрыла спортзал на ключ и пройдя сквозь расступившихся «богатырей» отправилась на поиски Белевской — отчего-то время от времени незаметно улыбаясь.