Мордант превыше всего!
Шрифт:
— Блуд, — ответил Знаток Хэвелок небрежно, словно он каждый день левым мизинцем вызывал подобное Воплотимое. — Как два пальца обоссать. — Несмотря на его тон, было видно, что он сосредоточивался так старательно, что глаза почти не разбегались в разные стороны.
— Ну конечно, — пробормотал Мастер Эремис. — Вы точно уловили мою мысль. — Он был единственным из стоявших рядом с зеркалом, хотя несколько стражников и множество пригодников оставались неподалеку и внимательно наблюдали за происходящим. — Мне пришло в голову, что вы излишне скромничали со своими талантами,
Формально Эремис находился здесь только потому, что Смотритель еще не закончил разбирательство с его делом. На слишком многие вопросы следовало еще найти ответ. Тем не менее, он очень интересовался происходящим; его скошенная голова постоянно вертелась из стороны в сторону, следя за каждым движением, глаза сверкали, словно он наслаждался подобным времяпрепровождением.
— Если бы Гильдия знала о ваших возможностях, она принимала бы совсем другие решения.
Мастер Квилон остро глянул на рослого Воплотителя: — Неужели? Какие же?
В ответ Мастер Эремис вежливо улыбнулся и бросил взгляд на Смотрителя:
— Мы могли бы решить сами защищать Мордант, не дожидаясь, пока наш обожаемый король совсем подвинется рассудком.
Леббик должен был что—то ответить на подобное оскорбление. Эремис стремился спровоцировать его — а провокация единственное, что поддерживало Смотрителя. Это подпитывало пламя верности и ярости, которые давали ему силы и дальше выполнять свои обязанности, служить королю и после того, как здравый смысл взбунтовался и его подсознательная преданность обернулась против него. Вдобавок ему еще нужно было выяснить вопрос с самим Мастером Эремисом и получить от него надлежащие объяснения. Но на сей раз сарказм Мастера не достиг цели. Помыслами Смотритель был в другом месте.
В подземелье, где он оставил ту женщину.
Проклятие на ее голову, проклятие. Она источник всех проблем, всех осложнений. Он даже начал думать, что именно она — причина слабости короля Джойса, несмотря на то, что король начал слабеть за много лет до ее появления. Но Леббик вырвет у нее правду. Если будет необходимо, он оторвет ей руки и ноги — лишь бы вырвать правду. Вопьется пальцами в мягкую плоть ее тела…
Он сделает с ней все, что захочет. У него есть позволение.
Итак, ты все же сделала это, женщина. Сделала нечто столь подлое, что никто и не подумает защищать тебя. Это было правдой. Тор пытался — и не преуспел. Ты помогла сбежать убийце. Отныне ты принадлежишь мне. Даже сейчас он пытался бороться с собой. Мне.
Если бы только он мог подавить дрожь, которая возникала всякий раз, когда он думал о ней.
И Мастеру Эремису он ответил, лишь желая скрыть, что с ним происходит, замаскировать дрожь своего тела.
Но он совершенно не думал о том, что говорит. Просто не мог. Он был слишком поглощен воспоминанием о том, как впился в ее плечи пальцами.
— Нет, — слышал он ее шепот. Этот протест был сродни ужасу в ее нежных карих глазах, сродни дрожи изящного подбородка. Она боялась его, боялась
— Да, — ответил он сквозь зубы, яростно скалясь, словно она напоследок сделала его счастливым.
Сжимая ее сильно, так как ему хотелось, не обращая внимания на ее боль — и на то, как смотрели на него Мастера и стражники, несмотря на убийство Найла и исчезновение Джерадина, — он лично отволок ее в подземелье.
Всю дорогу она пробовала лепетать:
— Нет, вы не понимаете, все это обман. Джерадин не убивал Найла, пожалуйста, выслушайте меня, выслушайте. Эремис как—то подстроил все это. Это — обман.
Ему это нравилось. Нравился ее страх. Он хотел, чтобы она униженно распростерлась перед ним. И в то же время ее поведение обеспокоило его. По какой—то неясной причине он вспомнил жену.
Но, очевидно, не потому, что его жена могла бы лепетать. По сути, она совершенно ничего не боялась с тех пор, как король Джойс спас ее, вырвав из рук гарнизонного командира из Аленда, который с великой изощренностью насиловал ее. С тех пор, как он, Леббик, собственными зубами растерзал этого мерзавца из Аленда.
Но до того она боялась. Да, он прекрасно помнит ее страхи. И тогда она принималась лепетать. Он слышал ее — видел — он не мог прогнать эту картину, стоявшую перед его мысленным взором — он ничего не мог поделать с этим, ничего. Он слышал и видел, как она делает все, что в ее силах, идет на самые отчаянные и ужасные поступки, какие только могла придумать, лишь бы остановить этих людей.
Но Смотритель Леббик не собирался останавливаться. Ни к чему. Пусть себе лепечет обо всем, что у нее на душе, плачет, кричит, если вздумается. Она — его. И это его беспокоило.
Когда он втолкнул ее в камеру, так, что она упала на нары у дальней стены, он не собирался останавливаться. Но он начал не сразу. Вместо этого он прикрыл железную дверь, не позаботившись даже запереть, сложил руки на груди, чтобы сдержать их дрожь, и уставился на пленницу в свете единственной лампы. Фитиль следовало подкрутить; пламя яростно бушевало, и тени ужаса плясали на бледных чертах женщины.
Продолжая улыбаться плотно стиснутыми зубами, он потребовал ответа: — Как?
— Я не знаю. — Лепет! — Каким—то образом. Чтобы избавиться от Джерадина. Джерадин — единственный, кто не доверяет ему. — Испуганно. — Эремис и Гилбур были заодно. — Пытаясь убедить его. — Эремис привел Найла на собрание Гильдии. Он сказал, что Найл может доказать, что Джерадин — предатель, но это была ложь. Они вместе придумали ловушку. Они все это выдумали. —