Море для смелых
Шрифт:
— При случае скажите Красной Шапочке, мы так называли Юрасову, что пятиморцы ждут ее на зимние каникулы.
— Непременно скажу…
— Постойте, постойте, — вмешался в разговор Тураев, — Юрасова — это малышка, которая на последнем вечере выступала с матросским танцем?
— Она самая, — подтвердил Багрянцев.
— Морская душа! — улыбнулся Тураев. И вдруг быстро спросил: — А как зовут ее отца?
Багрянцев пожал плечами, а Григорий Захарович ответил:
— Алексей Павлович.
—
— Да.
— Командир нашего партизанского отряда! — воскликнул Тураев. — Пожалуйста, передайте ему привет от разведчика Николая, что мазал рельсы салом.
— Салом? — удивился Григорий Захарович.
— Всяко бывало, — уголки тонких губ Тураева дрогнули, но в подробности он вдаваться не стал.
Григорий Захарович начал расспрашивать, каким оказался новый набор.
— Иные из нас склонны побрюзжать: «Ну что за молодежь ныне пошла, то ли мы были», — живо откликнулся декан. — А ведь поклеп! Заявляю с полной ответственностью: подавляющее большинство — племя здоровое, боевое. Если же говорить не только об университете… На семьсот тысяч населения нашего города, может быть, наберется несколько сот пустоцветов. Да и это много. Но потому, что они мельтешат перед глазами, в центре у парка, иным кажется, что их — тьма.
— На комбинате, правду сказать, таких и не встретишь… Не до того ребятам, — заметил Альзин.
— Вот-вот, — радостно подхватил Тураев, — а в деревне тем более. Все эти, — он теперь обратился к Багрянцеву, — кодинцы, прозоровские выдают себя за «соль земли». Но ведь только выдают… К счастью, только выдают… Я недавно беседовал с Прозоровской и Кодинцом. Понимаете, какая-то опустошенность в них чувствуется. Бескрылость. Утрата большой цели, что ли, истинного идеала. Они падки на фальшивые ценности. Я тогда еще почему-то подумай «Но если мы, мы сами, хоть на капельку изменяем своему идеалу, это — отвратительно… это — гибель воспитателя».
— Тут возражать не станешь, — соглашается Альзин. — Но я, Николай Федорович, размышлял вот еще о чем: у нас не всегда хватает способностей к боевой контрпропаганде. А надо не бояться споров, искать их, наступать, не уходить от прямого ответа, не отделываться лозунгами.
«Эх, рассказать бы тебе, милый человек, о профессоре Кузьме Семеновиче Гнутове, — подумал Тураев, — да не хочется выносить сор из избы… Вот уж кто далек от боевой контрпропаганды».
Сейчас Кузьма Семенович болеет, а перед этим у Тураева была с ним очередная стычка.
— Мне недосуг формировать у студентов еще и литературные вкусы, — недовольным голосом сказал Гнутов, когда Тураев спросил что из художественной литературы читают сейчас его
Невысокий Гнутов несколько пыжился, словно приподнимал себя на невидимых каблуках.
— Химия — соль, остальное все — ноль? — насмешливо прищурился Тураев.
— Напрасно вы представляете меня таким примитивным, — сердито ответил Гнутов и вытер пот, постоянно проступающий у него на лбу, — разве малого стоит на химфаке знающий химик? Или меня уже нельзя к ним причислить?
— Многого, — охотно подтвердил декан, — но еще большего — знающий химик-воспитатель. Вы вспомните, дорогой Кузьма Семенович, свою молодость. Вас, студента, не волновали вопросы искусства, жизненного назначения, наконец любви?
Гнутов мрачнеет. О любви, кажется, упоминать не следовало. Года три назад его бросила жена. Какая-то таинственная история: забрала сына и уехала.
— Ваши стремления, Кузьма Семенович, сводились тогда только к поиску нового химического элемента? И у вас не было любимого наставника, мнением которого вы бесконечно дорожили?
Кузьма Семенович приумолк, что-то вспоминая, глаза его под очками потеплели, но он, видно, не разрешил себе «слабости».
— Все это, батенька, тоже от святой литературы… А в жизни мне некогда уклоняться от прямого долга… Самого прямого… Дать сумму специальных знаний.
— Но вы наговариваете на себя! — протестующе воскликнул Тураев. — Разве ботаник Тимирязев не воспитывал у студентов и гражданские качества? Вспомните его беседы с ними…
Гнутов отчужденно молчал.
— Простите примитивный вопрос, — посмотрел Тураев прямо в глаза Гнутову. — В этом учебном году вы в общежитии студентов были?
— Нет, — отрезал Гнутов. В ответе явно слышалось: «И не собираюсь».
— Вы знаете, что ваш студент Павел Громаков работает то грузчиком, то кочегаром?
Гнутов продолжал молчать.
— А ваша студентка Саша Захарова мучительно переживает, что месяцами нет писем от ее отца?
— Воспитательный час кончился? — с вызовом спросил Гнутов.
Тураев, вспыхнув, с трудом сдержал себя.
— Я настаиваю, профессор, — сказал он, — на том, чтобы вы пересмотрели свое отношение к студентам.
Гнутов ушел, а Николай Федорович с горечью подумал: «Он стар душой. И это, кажется, порок органический. Вряд ли такими нажимами привьешь вкус к воспитательной работе. Студентов надо любить».
В огромном читальном зале университетской библиотеки устоявшаяся тишина. Только чуть слышно шелестят страницы книг да поскрипывают перья, Сашино — особенно трудолюбиво.