Море для смелых
Шрифт:
Показывая, как именно делает Потап, Надя одним коленом уперлась в сиденье стула, лицом к спинке, обхватила спинку пальцами и стала удивительно походить на Топтыту.
— Глаза уставит в одну точку… совсем чужие… И говорит: «Я б их там научил».. Представляешь? В Африке!
Лешке почему-то смешно и как-то немного неловко за Надю: зачем она так теряет себя? Неужели и ее, Лешку, когда-нибудь обезволит любовь? Ну, любишь, но и сама собой оставайся.
— А что у Стася с Алкой произошло? — настойчиво пытается
— Ой, не говори! Я прямо возмущена до глубины души. Представляешь, она влюбилась в инженера Мигуна и сама в этом призналась Панарину. Ну как можно так переметываться?
«Что бы Надя сказала обо мне, — с ужасом подумала Лешка, — если бы узнала об Игоре Сергеевиче?»
Она ясно увидела: рабочее собрание, прокурора за столом, бледного, с опущенной головой Виктора, выступление с места Нади: «С Виктором дружит одна девушка…» Знала бы она сейчас…
«А, собственно, что произошло? — тут же стала Лешка мысленно защищаться, как делала это в Верин приезд. — Просто содержательный человек…»
«Но ведь обманываешь, — стыдил и обличал ее кто-то, — а почему так часто думаешь о нем?»
На мгновение представила Багрянцева: гладкий зачес почти льняных волос… при улыбке вспыхивающий у глаза серпик… воротничок рубахи поверх пиджака — галстуков не признает. Даже голос его услышала, будто здесь он, в комнате.
Она решительно замотала головой, отгоняя этот образ, продолжила спор: «Мало ли о ком я могу думать! А Виктор мне друг… Самый дорогой. Но почему он перестал писать? Надо во всем разобраться. Честно и прямо…».
Еще когда она училась в восьмом классе и увидела в театре шиллеровскую пьесу «Коварство и любовь», она дала себе зарок: всегда открыто выяснять свои отношения с людьми, не идти на поводу у недомолвок, коварных случайностей, не разрешать им командовать собой. Она завтра же разыщет Виктора, и то ненужное, что пытается разъединить их, что стало между ними, должно исчезнуть.
На лестнице послышались голоса. Это, запыхавшись, прибежала Вера. Ей, как и Лобунцам, о приезде Лешки сообщил Панарин, и дом Юрасовых заполнился Иришкиным лепетом.
…Вера не сводила глаз с подруги. Прямо поразительно, как она изменилась за последние месяцы! Словно бы выше и светлее стал лоб; улыбка, скорее сдержанной нежности, чем озорства, то и дело пробегала по ее порозовевшим губам. Во всем облике Лешки: в посадке головы, завитках потемневших каштановых, коротко подстриженных волос, повороте шеи, тонком овале щек, почти совсем утративших отроческую припухлость, проступало что-то новое. Прежняя резкая угловатость сменилась плавностью, легкостью движений.
Вера подвела подругу к окну, спросила тихо:
— Лё, ты не влюбилась ли?
— В кого? — вспыхнула Лешка и сама поняла нелепость своего вопроса. Конечно, Вера имела в виду Багрянцева. — Нет, ну что ты!
И, словно спасаясь,
— Знаешь, я как по Вите соскучилась!
Все-таки какая благодать приехать на каникулы домой! Можно отсыпаться сколько твоей душеньке угодно, ничего не надо сдавать, никуда не надо спешить. Голова отдыхает от формул и задач. Кодинец сказал: «Лекций и книг много, голова же у нас одна». И эта бедная голова до того натрудилась, что Лешке как-то приснилась страшенная каракатица, которая лапами писала неясные формулы. Лешка силилась их разобрать, но так за всю ночь и не смогла.
А какое удовольствие помочь маме по хозяйству, поухаживать за отцом. Что кривить душой, раньше ведь кое от чего и отлынивала. Ну, например, не любила на базар ходить. Теперь же — пожалуйста, с удовольствием. Как приятно, что мама рядом, подкладывает кусочки повкуснее, а отец, зная, что Лешка любит соминый балык, особенно хвост, припас для нее это лакомство.
По дому Лешка — к неудовольствию мамы и восторгу Севки — разгуливает в брюках. Севка присвистнул:
— Стиляжка!
Но, получив подзатыльник, решил, что это не совсем так.
— Севка, ты помнишь, как однажды спросил у меня: а кто был раньше — мамонт или Адам с Евой?
— Ну скажешь! — оскорбился Севка.
— Правда, правда… А в сочинении как-то написал: «Птицы — трудолюбивые животные».
— Лё! — брат переводит разговор на другую тему. — Что ж они, сволочи, Лумумбу убили безнаказанно?
Ишь ты, какие вопросы теперь его интересуют. А получив ответ, удивил новым:
— Ракета-то на Венеру, знаешь, с какой скоростью летит?
Вот тебе и мамонты с Адамом!
…В полдень она пошла на комбинат.
За ночь все вокруг припорошил снежок. Он сверкал на солнце и казался случайным, нехолодным, тоже предвещающим весну. Синели вдали элеватор, фигурки рыбаков у прорубей, портовые краны, очертания мола.
На проходной комбината Лешка задержалась у доски приказов.
«Изменить фамилию… Основание: свидетельство Пятиморского загса о браке…»
А вот: «В соответствии с протоколом заседания БРИЗа приказываю выплатить вознаграждение слесарю В. Нагибову в размере… За рацпредложение с годовой экономической эффективностью…»
Во дворе первое, что бросилось в глаза: на крыше цеха опытных установок шесть башенок громоотводов. Вспомнилось, как закладывали фундамент этого цеха и какую зажигательную речь произнес тогда Стасик.
Возле цистерн она встретила Альзина. В расстегнутой зеленой куртке с капюшоном, в меховой шапке, похожей на голову дикобраза, как всегда, катил он по двору, на ходу отдавая распоряжения. Пожав Лешке руку, обрадованно воскликнул:
— Надежде химии — пятиморский привет!
И, хитро прищурив живые глаза под черными наклейками бровей, спросил: