Море для смелых

Изюмский Борис Васильевич

Анатолий, делая вид, что встречает Лешку впервые, протянул было ей руку. Лешка церемонно, с насмешкой в глазах кивнула в ответ, Анатолия окликнул Кодинец:

— Хелло, маэстро станковой живописи!

Иржанов отъехал от девушек неохотно. Наверно, боялся, что Юрасова расскажет Нелли о его пятиморском прошлом.

Но Прозоровская, не придав никакого значения холодности, проявленной Лешкой при знакомстве, затараторила:

— Ты себе не представляешь, какой это самородок. Бездна вкуса! Недавно нарисовал абстракционистскую картину «Внутренний мир художника». Ничего

не поймешь, но потрясает.

— Он где работает? — поинтересовалась Лешка.

— Скажу тебе по секрету: подхалтуривает. Поставляет настенные шедевры для колхозных знатоков живописи. Знаешь: Леда и лебедь?

Она пренебрежительно фыркнула, но, словно спохватившись, добавила:

— Это дает ему возможность заниматься серьезной работой.

Нелли умолчала, что позирует Анатолию, что он готовит ее портрет на выставку. Ортодоксальная Юрасова может все понять по-своему.

Ну вот, пожалуйста, она и сказала:

— Сомнительный путь к серьезной работе.

— Таланту надо прощать в меру таланта! — с убежденным пафосом произнесла Нелли. — Базарным собакам несносны борзые!

Лешка внимательно посмотрела на нее. До чего знакомые мотивы. Ну ясно, чья это философия. Неужели и эту девчонку он обманет? А может быть, она из тех, кто с готовностью разрешает обманывать себя? Нет, зачем же так плохо думать о человеке?

Лешке очень захотелось поговорить с ней душевно: может быть, предостеречь, может быть, обратиться к тому лучшему, что есть в Нелли — к «лицевой стороне» ее.

Или не лезть не в свои дела? А почему эти дела не ее?

Иржанов с Кодинцом куда-то исчезли, и Нелли заторопилась домой.

Лешка пошла вместе с ней. Поглядывала незаметно, краешком глаза. Может быть, потому, что Нелли решительно ступала на каблуки, походка ее казалась независимой и при ходьбе над маленьким лбом веером приподнимались короткие светлые волосы.

Вот уж умела Нелька превращать моду в крайность! Если приняты были узкие юбки, она сужала их так, что с трудом поднималась по лестнице. Серьги у нее были сантиметров на пять длиннее, чем у всех. И не странно ли: все это ей идет, иной ее трудно представить. Хотя нет, был случай, когда Нелька выглядела мокрой курицей. В лаборатории ей в глаз попала щелочь. Хорошо, что Лешка мгновенно промыла его водой, раствором борной кислоты и впустила в глаз касторового масла.

Собственно, Лешка подозревала, что Прозоровская больше болтает, наговаривает на себя.

— Нелли, — с дружеской проникновенностью начала Лешка, — если это не секрет, скажи: как ты относишься к своему знакомому морскому офицеру…

Он был у них однажды на вечере в университете. Сверкал кортиком и позументами. Единственно, что Лешка запомнила в его внешности: крутой подбородок волевого человека. Может быть, эта воля и нужна Нелли?

— Ну, помнишь, ты говорила, что письма от него получаешь?

Нелли посмотрела на Лешку с удивлением и даже недоверием:

«Что ей надо?» Но Лешка ответила таким простосердечным взглядом, так убедительно сказала:

— Ты прости, что я напрашиваюсь на откровенность… Можешь мне и не отвечать… Но я просто,

как товарищ… Ты его любишь?

Лицо Нелли сразу стало серьезным, естественным, будто стерли с него разрисовку. Возможно, ей самой давно хотелось поговорить откровенно, да она не решалась.

— Слушай… я тебе… признаюсь… Саня мне очень нравится, прямо до затрепанных чертиков.

«Саня — это офицер», — догадалась Лешка.

— Он такой… ясный. Без фокусов. Веришь каждому его слову… И совершенно неиспорченный. Ничего лишнего себе не позволяет. Большой… сильный… рядом с ним чувствуешь себя так уверенно. А Косточка…

Нелли умолкла, вдруг вспомнив, как на днях позировала ему, а он бросил кисть, упал к ее ногам, обхватил их, дрожит и бормочет: «Джоконда, жизнь отдам за твою улыбку!» Совсем одурел. Слушать такие вещи, конечно, приятно, но…

— Анатолий в сравнении с Саней жалкий хлюпик, — решительно закончила Нелли. — Когда я и Саня встречаемся, — лицо у Нелли стало милым, мечтательным, — он больше молчит… Но как-то не утомительно. А я трещу, трещу. Однажды натрещалась и говорю ему: «Как с тобой интересно!» Саня усмехнулся, а я как расхохочусь — гречневая каша сама себя похвалила. Он меня на руки взял и понес. И так хорошо… Понимаешь?

«Ух, Нелька, хитрюга! Ну, до того убедительно говорит! И так при этом вытягивает свою лебединую шею, будто вот сейчас целоваться полезет».

Лешка, радуясь, притягивает к себе Нелли:

— По-моему, ты его любишь… Я тебе даже завидую… А от Иржанова держись подальше… Уж поверь мне…

Расставшись с Юрасовой, Нелли продолжала путь одна. Любит ли она Саню? А может, это извечное стремление слабого пола обрести надежную опору? Но Саня действительно отличается от всех, кого она встречала. Его невозможно представить ловеласом, пьянчужкой, пошляком, он подкупает своей порядочностью, тем, что твердо знает, чего хочет от жизни. А что немного неотесанный, медведь — так это ничего, больше будет ценить ее изящество. Забавно глядеть, как он мрачнеет, дурашкин, когда она рассказывает о своих поклонниках.

Быстро стемнело. Зажглись первые огни в домах. Нелли становится тоскливо. Мечтала взмыть… кинозвездой (какая хорошенькая девчонка не мечтает об этом в пятнадцать лет?). Потом мечтала, что к ее ногам падут легионы красавцев… За красавцами, конечно, дело не станет, но нужны ли они ей? Оказывается, не нужны. Сердце просит верного, хорошего человека. Внутренне сильного, достойного уважения.

Откуда-то вынырнул Гарька Кодинец. Короткое пальто распахнуто, меховой пирожок на голове съехал набок. Когда это он успел нализаться?

— Вах-вах! Это ты, беглянка?

— По моим наблюдениям, сбежали все же вы, — довольно нелюбезно ответила Прозоровская, продолжая путь.

— Толик на минутку позвал, — оправдываясь, сказал Кодинец и облизнул пухлые губы.

Нелли усмехнулась:

— Эту минуту вы, кажется, не потеряли даром?

— У тебя тонкое чутье… Поехали мотором?

Он протягивает руку, чтобы взять ее за талию. Нелли не отодвигается, не приостанавливается, только говорит тихо, сквозь зубы: