Море и берег
Шрифт:
Из моего сохранившегося письма к Лиде:
«…Часов в шесть мы распрощались с Синицыным, и я отправился к Славке. Нечего и говорить, как он был рад моему приходу. В клубе предполагался вечер комсостава, мы поставили роскошную елку, из города привезли массу разных финтифлюшек и безделушек, всю эту ерунду мы подвязали к елке. Среди игрушек мне попался маленький длинноухий ослик, и я его сунул в карман. Это будет памятью о встрече мною сорок первого года (ведь он — тоже кавказское животное!).
Итак, я пришел к Славке. Окружили ребята, посыпались шутки, расспросы. Славка расхворался: у него болит позвоночник и немного грудь. Ребята помогают ему
Все это, однако, не было в состоянии омрачить нашего приподнятого настроения. Нам повезло: Славка очень кстати получил посылку, в которой среди прочего был «питьевой экстракт», целых четыре «мерзавчика», которые мы и распили вместе еще с двумя ребятами. Мы сделали всего по три-четыре глотка (правда, больших), но этого было достаточно, чтобы по жилам растеклась блаженная теплота. Тост был понятен без слов. У нас был отличный стол: колбаса, яблоки, мандарины, присланные Славке; конфеты, печенье и опять-таки мандарины, купленные в магазине. Что же еще нам надо? Смешно требовать большего. За окном трещал рождественский мороз, а мы сидели в теплой казарме, крепко взявшись за руки, чувствуя себя как никогда близкими друзьями. Мы думали о том, что сейчас в Ленинграде делаются последние приготовления, что о нас вспоминают, о нас думают… На душе было спокойно, и возбужденно, и радостно, и немного грустно. Понимаешь ли ты эти ощущения? Ведь их так трудно выразить словами. Но — уже поздно (10 часов), и я решительно встал и стал собираться домой (а путь длинный, и мороз хватает изрядно…). Славка и ребята заявили, что не отпустят меня и что я буду ночевать у них. Меня уговорить было нетрудно, и я остался. Один из ребят, Сашка — Славкин сосед, — уступил мне свое место, мы растянулись на нарах, опять рядом, как в былые деньки. Я попросил дневального ровно в двенадцать разбудить меня. Долго мы шепотом говорили со Славкой. Нашими основными желаниями были: сохранить здоровье; чтобы нас не разлучали; чтобы не было войны; чтобы увидеть родных, друзей.
Мы заснули. Вдруг я почувствовал, что меня трясут за плечо. Я сразу понял, вспомнил. Я растолкал Славку: «С Новым годом, дружище!» — и мы пожали друг другу руки. Мелькнула мысль: вот, вот сейчас поднимают бокалы, сейчас вспоминают нас, провозглашают тост… И снова все утонуло, сон взял свое…»
«В далекий край товарищ улетает. Родные ветры вслед за ним летят…»
Мы работаем, я пишу портрет Ворошилова в полный рост, Мишка Беляев трудится над огромным транспарантом и между делом не забывает подкручивать патефон. Снова и снова он заводит пластинку с этой немудрящей песенкой из фильма «Истребители» — исполняет обещание, данное Лиде…
«Любимый город в синей дымке тает, знакомый дом, зеленый сад и нежный взгляд…»
Год назад мы с Лидой смотрели «Истребителей» в Ленинграде, в кинотеатре «Молодежный». Не знаю, почему так запала в сердце эта песня. Сразу запомнилась — и мотив, и слова.
Мишка на днях возвратился из командировки в Ленинград — ездил закупать клубное имущество. Вот же повезло человеку! Он, Мишка, вообще везучий. Ничему и нигде он особенно не учился, но способный, черт! Ему бы хорошую школу пройти, настоящую выучку. Я уговаривал Мишку после армии поступить в художественное училище.
Он отмахивался: «Э, ладно, сперва погуляем в Гулькевичах, а там видно будет». В его раскосых карих
Так вот. Он приехал из Ленинграда, я накинулся с вопросами, но Мишка, интригующе улыбаясь, вручил мне письмо от Лиды и сказал: «После поговорим».
Письмо было хорошее. Вообще тон ее писем после зимней сессии заметно изменился. Молодчина, сдала все экзамены на пятерки, даже грозные средние века, и теперь — до следующей сессии — со стипендией все в порядке. Она описывала свою поездку на каникулы в Баку, встречи со школьными подругами: кто где учится, кто с кем гуляет, а одна уже успела выйти замуж, а ребята почти все ушли в армию. Побывала Лида и у моих родителей, и они приняли ее с такой сердечностью… Ну, иначе и быть не могло. Мои родители, наверное, тоже чувствовали, что у нас — надолго и всерьез.
Кроме письма Лида прислала мне книгу «Архитектура средневековья» и прекрасные эстонские тетради для рисования. А учебник финского языка, о котором я просил, не прислала и советовала лучше заниматься английским, если есть на это время.
Наконец мы распаковали и уложили привезенное клубное имущество, теперь можно было уединиться, и Мишка начал рассказывать.
В командировку они ездили вдвоем с Димой Миркиным, штабным чертежником, ленинградцем. На второй день Дима позвонил одной Лидиной подруге (телефон я дал ему перед отъездом) и попросил передать Лиде просьбу прийти вечером. Весь день они с Мишкой носились по делам. Наступил вечер. Они сидели у Димы, отдыхая от беготни по культпросветским ведомствам. Мишке стало скучно, хотелось пойти на танцы в Дом культуры, но его удерживало желание «посмотреть, каков твой выбор» — так он выразился. И вот пришла Лида…
— Честно тебе скажу: я думал, придет, знаешь, такая — нос кверху, тю-тю-тю… — Мишка неопределенно покрутил рукой. — А она пришла, разулыбилась, сама приветливая и так это просто себя держит, как будто мы давно знакомы.
— Я ей писал про тебя.
— Ага, она говорила. Ну вот, пришла, а я, между прочим, в Димкиных пластинках «Любимый город» высмотрел и, как только Лида вошла, пустил патефон. Она удивилась, а когда я объяснил, что на тебя эта пластинка сильно действует, засмеялась и говорит: «Да, правда, ему «Любимый город» нравился. Вы почаще ему заводите». Я, конечно, обещал. В общем, получилась оживленная обстановка. Мы с Димой ей все рассказали, как живем на Ханко, и как мы с тобой на колокольне малюем, и как ты у нас заместо попа в бывшем алтаре сидишь. А она смеется, скажу тебе, от души. И нам с Димкой приятно, что хорошо воспринимает, мы и дальше стараемся. За окружающую природу поем, за питание, и все такое. Она недолго просидела, скоро ушла…
В общем, Мишка горячо одобрил «мой выбор».
— Только вот что, — добавил он, несколько замявшись. — Подвел я твою Лиду. Она, понимаешь, просила прийти на другой день — к зачету по военному делу, что ли, готовилась, нужно было ей объяснить устройство винтовки. Я пообещал, да не сумел прийти. В Русском музее очень задержался, цветные репродукции там понакупил… Ты ей напиши: мол, очень извиняется Беляев.
Я подозревал, что дело было не только в Русском музее, но и в том, что Мишка слабовато знал винтовку. Ведь ему больше приходилось держать в руках кисть и банки с красками.