Море остывших желаний
Шрифт:
Так рассуждал вслух Держава, а может, успокаивал себя и Горбушу. Именно он настоял подождать немножко, только «немножко» затянулось. Но вот он посветил зажигалкой на дисплей сотового телефона и вздохнул:
– Два. Не ночевать же он там будет?
Горбуша пожал плечами, что в переводе означало: может, и заночует. Держава поднялся на ноги, вытянул шею, вглядываясь вдаль:
– Хуже нет неизвестности. Кто они, что им надо... Меня терзают смутные подозрения, что Бельмо в плену. Нет, ну какого хрена торчать там? Значит, не сам торчит,
Горбуша приподнялся, прислушиваясь к звукам. Прислушался и Держава, высунув язык от напряжения, да ничего неестественного не услышал. Кажется, и Горбуша успокоился.
– Сгоняем на разведку? – предложил он Горбуше. Тот снова пожал плечами, что в данном случае означало: зачем? – Ну, поглядим, что там... Ты как хочешь, а я пошел. Не нравится мне все это. А вдруг получится попасть в дом?
Он начал пробираться сквозь кусты, отодвигая мокрые ветки руками. Горбуше ничего не оставалось, как двинуться за ним. Вот и дорога, за нею маленький лужок с травкой, дальше ограда...
– Давай так... – Держава утер нос тыльной стороной ладони, после указал направо, – ты иди туда, а я туда. Ищи лаз. Просто посмотрим, что у них где...
И вдруг обоим в затылок уперлась холодная сталь.
– Стоять! – гаркнул некто сзади.
Гаркнул свирепо. Ну а сталь была не что иное, как обычные дула пистолетов. Неизвестно откуда возникли перед Державой и Горбушей две фигуры. А сзади сыпались свирепые приказы:
– Руки в гору! – Пришлось подчиниться. – Носом в землю! Я сказал носом в землю! Лежать!
– Нервный какой-то, – буркнул Держава, ложась в грязь.
Глава 16
Не успел Сербин открыть ключом дверь своего кабинета, а мама задержанного Вадима Гринько тут как тут. Она шла по коридору наверняка к нему, шла решительно, твердым шагом, как будто замыслила застрелить следователя прямо на рабочем месте или возле него. Следователь мигом просчитал: либо будет взятку предлагать, либо угрожать и намекать на крупные связи с людьми, способными турнуть его с работы, либо унижаться и давить на жалость. Все это было так часто, что Виктору Серафимовичу стало скучно.
Так и есть: к нему пожаловала. Подошла, остановилась, а взгляд направила в него, словно он палач и от него зависит, какой будет казнь – быстрой или мучительно медленной. Сербин толкнул дверь:
– Проходите.
Расселись. Он устроил руки на столе, сцепив пальцы в замок, она сложила ладони на коленях.
– Слушаю вас, – произнес следователь холодно, чтобы мадам Гринько не очень-то рассчитывала на свои приемы. – Вы хотите мне что-то сообщить?
– Да. Я пришла сделать заявление.
– Какое? – Ему так хотелось быстрее покончить с ее визитом, что проявил нетерпение, подгоняя Агату.
– Мой сын... Вадим... не мог убить своего отца.
Какое милое заявление.
– Огорчу вас, – вздохнул Сербин. – Статистика показывает, что за последние годы убийства родителей участились и в тех районах, где всегда были сильны патриархальные традиции. В психиатрии даже термин новый появился, который так и называется: «убийство родителей».
– Но Вадик этого не делал, – резко бросила Агата.
– Вы так убеждены, что у меня создалось впечатление, будто вы знаете, кто убил, – не удержался он от сарказма.
– Знаю, – сказала она.
– Ну и кто, по-вашему, убил?
– Я убила мужа с его секретаршей... и Белоусову.
М-да! Бывают и в его работе неожиданности. Их не ждешь, а они – вот вам, пожалуйста, в самый неподходящий момент грянули как гром среди ясного неба, когда работы полно. Сербин откинулся на спинку стула, с минуту изучал воплощение материнской жертвенности. Лучше б она взятку предложила! Сразу бы выставил мадам Гринько и занялся делом. Теперь, судя по всему, ее придется подлавливать, изобличать во лжи, путать, а времени на все будет столько потрачено... Она-то неплохо подготовилась, раз притащилась спасать сыночка. Без сомнения, ночь Агата не спала, полагая, что отоспится на нарах.
– Не морочьте мне голову, – пожал он плечами, еще надеясь, что женщина опомнится, извинится и к чертовой матери уберется.
– Повторяю: я убила мужа, его секретаршу и Белоусову.
В кабинет ворвался Оленин, шумно поздоровался:
– День добрый, как самочувствие?
– Самочувствие? – не сводя с Агаты крокодильих глаз и чувствуя, как закипает, переспросил Сербин. – Спасибо, плохо.
– Что так? – растерялся Оленин, перевел взгляд на Агату. По выражению лиц Виктора Серафимовича и посетительницы догадался, что произошло нечто неординарное.
– У нас еще один убийца, – сообщил Сербин.
– Да? – принял его слова за чистую монету Оленин. – Кто?
– Я, – с безликой интонацией сказала Агата. – Как написать чистосердечное признание?
Она не просто пришла с оговором на себя, она запаслась белоснежными листами бумаги и авторучкой! Вот, достала их из папки, приготовилась...
– Пишите в произвольной форме, – отмахнулся Сербин.
Агата собралась писать прямо на коленях, подложив под листы папку, будто у него здесь писательская изба. Сербин остановил ее:
– Подождите. Сначала докажите.
– Что я должна доказать? – опешила она.
– Докажите, что вы убили. В доказательства входят мотивы, свидетели, улики. У вас есть этот набор?
Пусть, пусть начинает устно излагать, он ее быстро выведет на чистую воду. Сербин подпер щеку ладонью и был весь внимание, даже улыбку на лицо натянул. Оленин отошел к окну, умостился на подоконнике и тоже приготовился слушать. Казалось, заявление Агаты Гринько его не удивило.
– А разве моего признания недостаточно? – спросила Агата.