Море соблазна
Шрифт:
Фелисити пристально посмотрела на свои сложенные руки и удивилась, почему же никто не позаботился о детях. Разумеется, теперь была война, всем надоевшая жестокая война, но поездок на Юг это не отменяло. Больше того, около трех лет назад Фелисити сама проделала подобное путешествие, чтобы навестить свою кузину, жившую в Чарлстоне.
Эсфирь вытерла нос и подняла виновато глаза.
– Я выстираю это потом, хозяйка.
– Что? О, не беспокойся. Оставь его себе.
Носовых платков у Фелисити было больше, чем она смогла бы использовать за всю свою жизнь. Вот только отдавая этой несчастной один из них, она отнюдь не могла
Когда Фелисити еще раз взглянула на Эсфирь, в ее голове внезапно родилась идея, которая принесла бы пользу всем – Эсфири, самой Фелисити и даже Иебедии. Потому что он получит жену, которую действительно заслужил, то есть ее.
– Эсфирь! – девушка с трудом сдерживала возбуждение, звеневшее в голосе. – Где они? Где твои дети?
– В Южной Каролине, – черные глаза ее смотрели устало. – Но зачем?..
– Затем, что… – но Фелисити была вовсе не намерена рассказывать ей все прямо сейчас. Скоро эта негритянка узнает. Они все узнают, включая и отца с Иебедией. И никто не сможет упрекнуть ее в меньшей, чем у Артура, преданности, ибо Уэнтворты никогда не отступали. И Фелисити Уэнтворт решила доказать, что она достойна своей фамилии.
Глава первая
Чарлстон, Южная Каролина
Июнь 1862 года
Он ненавидел черное.
Дивон Блэкстоун, прислонившись к жесткому подоконнику, усмехнулся: какая ирония – Блэкстоун ненавидит черное. [1] Но каждый раз, когда он возвращался домой, казалось, что черные шелка все больше и больше пользуются предпочтением у женщин Чарлстона.
С отсутствующим видом он наблюдал за женщиной, идущей по улице с тяжелой ношей. Она была закутана во вдовий наряд, тяжелый материал которого совершенно скрывал ее. Очередная жертва проклятой войны.
1
Здесь – игра слов; фамилия Блэкстоун в буквальном переводе на русский язык означает «черный камень». (Прим. перев.).
– Какое расточительство! – пробормотал он, но, сообразив, что говорит вслух, поморщился.
– Что ты сказал, милый?
– Так, ничего, – и Дивон оглянулся через плечо туда, где на кровати соблазнительно раскинулась Лил. Газовая москитная сетка была откинута, и девушка, надув алые губки, призывно манила его пальцем.
– Возвращайся-ка лучше в постель, тогда у тебя не будет времени разговаривать с самим собой!
Дивон дьявольски фыркнул.
– Думаю, что вынужден болтать сам с собой именно благодаря времени, проведенному в твоей постели!
– Жалобы человека, постыдно сбежавшего из окружения?
Лил приподняла гладкие обнаженные плечи, позволяя простыне упасть с ее круглой, с розовыми сосками груди.
– Полагаю, ты знаешь несколько больше, – Дивон заставил себя отвернуться. – Если я заберусь обратно в постель, то мы уже не вылезем сегодня на свежий воздух, а я еще должен засвидетельствовать свое почтение бабушке.
– Кстати,
– Нет.
Впрочем, Лил вообще мало говорила с того момента, как Дивон появился сегодня утром на ее рабочем месте. Этой ночью «Бесстрашный» вырвался из блокады кораблей федерального флота, и, как обычно, чувство опасности и возбуждения далеко не сразу отпустило Дивона после швартовки корабля в Чарлстоне. Посему Лил, как обычно, была весьма счастлива, что Дивон может поделиться с ней избытком своей энергии. Он был по-прежнему напряжен, словно паровой котел, у которого закрыт предохранительный вентиль, но, тем не менее, полагал, что еще один тур в постели Лил ему все-таки не поможет.
Сопротивляясь из последних сил, он отвернулся, дабы проигнорировать роскошные формы Лил и дослушать ее рассказ о бабушке.
– Она спускалась в своем экипаже по Митинг-стрит и действительно велела кучеру остановиться, чтобы поблагодарить меня за пожертвование в госпитальный фонд, представляешь?
– Она благодарила тебя?! – Дивон удивился. – Непохоже на бабушку.
Румянец начал медленно покрывать шею и лицо Лил. Дивон, не подозревавший в ней способности краснеть, предположил все же, что спровоцировать такое могла лишь его бабка.
– Ну, на самом деле она сказала мне… что, раз я имею кое-какой доход… я… должна стараться помочь пострадавшим от этой войны.
Дивон, запрокинув голову, засмеялся.
– Вот это действительно на бабулю похоже.
– Да, она благодарила меня, не иначе! – оправдываясь, продолжала Лил.
– Я рад. – Дивон вновь повернулся к окну, рассеянно выискивая среди прохожих вдову. Лил продолжала болтать о его бабушке, говорила о том, какая она замечательная дама, но Дивон почти не обращал на нее внимания. Не то чтобы он был с ней не согласен – наоборот, он обожал свою бабку, хотя одним из первых признал, что ее острый язычок разит подобно шпаге. Тут он снова увидел вдову, продолжавшую бороться со своим саквояжем, и уже не мог более от нее оторваться.
Она, конечно же, молода. Для этого даже не надо видеть ее лица. Тело ее было гибким, а движения, несмотря на тяжесть саквояжа, оттягивавшего руку, грациозными.
Вся улица была запружена и просто кишела моряками и солдатами – еще одно следствие войны, – и потому молодая женщина казалась здесь не к месту. Прискорбный комментарий к тяжелым временам, зачумившим город.
Утро было влажным, душным и жарким. Солнце, висевшее над гаванью, было подернуто дымкой, и только редкий ветерок с залива приносил немного облегчения. От пота рубашка Дивона прилипла к телу, и он мог себе представить, насколько жарко было вдове под ее плотной вуалью, прикрепленной к шляпе.
Но та упорно продолжала тащиться сквозь толпу, вцепившись в свой саквояж так, словно в нем заключалась вся ее жизнь. Дивон по-прежнему не спускал с нее глаз, как вдруг неприкаянный бриз, в очередной раз принесший с залива запах морского воздуха, ухватился за вдовьи юбки, завернул их вокруг лодыжек и на мгновение приподнял черную вуаль.
И прежде чем ее затянутая в черную перчатку рука быстро поймала и снова опустила вуаль, Дивон успел увидеть ее блестящие, рыжевато-золотистые волосы. Это заставило его быстро наклониться вперед, так что его лоб коснулся прохлады оконного стекла. Да, у нее были роскошные волосы – густые кудри, уложенные на затылке узлом.