Море житейское
Шрифт:
– Делать капитально и красиво!
– командует вождь.
Толя тут же:
– Он ехал на кобыле сивой, но делал он всегда красиво.
– Да, Толя первенство не упустит. Вскоре он сидит на скамье у источника и вещает:
– Когда скамью соделал вождь, то сей сидень всегда хорош. Мои крестьянские привычки: чтоб надо мною пели птички.
Вождь гонит «шалунью рифму» переходит на суровую прозу, вразумляет:
– «Всякое дыхание да хвалит Господа». Всякое. Но не ваше. А ваше не хвалит, поняли? Выпили вчера?
– К-к-каплю, - заикается Леня.
– Каплю! Капля океан
Еще и еще вырубаем квадраты дерна. Поднатужась, таскаем. У источника зеленеет, хорошеет. Все довольны. Обедать! Идем. Вождь нагибается по дороге и поднимает тяжелую доску.
– Оставь. Крестоходцы сядут.
– И на земле посидят, - учит вождь, - земля силы дает. А доска пригодится. Вот я поднял доску, а все вы делаете холостые пробеги.
– Мы все с тоской, а ты с доской, - это, конечно, Толя.
Вождя уже не остановить:
– Богу нужны не ваши молитвы, рассеянные они у вас, а добрые дела. Все ваши свечи - все зря. Как вы могли пройти мимо хорошей доски? Для храма Господня, как?
– Воздаст тебе Господь по делам твоим, - желает Леша.
– Мне-то воздастся, а вам? Никто доску не взял, а? Только я. Пример давал.
Пример надо было подхватить.
Видно, что вождю нелегко: доска не маленькая. Но мы, наверное из вредности, ее не подхватываем.
У костра обед и опять же рифмовка, которой неизлечимо болен Толя. Он и нас вовлекает:
– Хоть во пшенице, хоть в овсе, рифмуйте все, рифмуйте все! Хоть в васильках, хоть в ячмене, пущайте рифмы вы в мене.
– И, беря реванш за сочиненный вождем стих о пятнице: - Привык наш вождь тогда блистать, когда заставил нас устать. Повар!
– стучит ложкой по пустой чашке, прося добавки.
– От кисленки и щавеля, едва ногами шевеля, народ терпел свою нужду, когда вождь лопал лебеду.
– Да, - подтверждает вождь, - не лопал, а ею питался. И оттого мы непобедимы! Санкции - это такая мелочь.
– Да, скажу вам, ребята, я: санкции - мелочь пузатая. Поскольку суровые зимы, постольку мы Богом хранимы.
– Толя, это ж такая зараза - рифмование.
– замечает повар.
– Есть же уровень повыше - проза.
– Приведи пример. Из нашей жизни.
– Пожалуйста: «Иногда вождь выходил на природу, внимательно ее озирал, но не всегда бывал доволен ею». Плохо, что ли?
Саша делает знак: внимание.
– Иволга!
– Оказывается, Саша может подражать голосам птиц. А мы и не знали. Саша проводит мастер-класс. Подражает пению птиц, свистит на все лады. И птицы то слушают, замирая, то подчирикивают.
– Соловей.
– Объясняет колена, свистит разнообразно.
– Кряковая утка. Коростель.
– Ну, его-то мы знаем.
– Сорока!
– Стрекочет.
– Ворона.
– Не надо.
– Ворон?
– Давай.
И как только Саша смог воспроизвести этот пугающий, даже какой-то деревянный, звук карканья, непонятно. Даже жутко.
– По триста лет живут.
– Шел я бором, коркал ворон на кудрявой, на сосне. Кудреватая миле-ночка приснилася во сне.
– Что такое?
– обрывает вождь. Встает, читает благодарственную молитву и, не давая передышки, гонит на труды.
Все-таки Толя на десерт
– Не по Корану, не по Торе учились мы с тобою жить. И дай нам, Боже, «Сальваторе» в Медянах еще раз испить. Это вино такое. Можете себе представить - испанцы в Медянах. И: хорошо тебе было в Мурыгино, ну а мне не совсем хорошо: там поклонницы нас замурыжили, и мурыжить нас будут ишшо.
– Толя, - сурово говорит вождь, указуя путь к источнику.
– Иду, - соглашается Толя.
– А знаешь, как народ обзывает начальство: шишкарня, шишка, значит, бугор. Дожил я до послепенсионности, а для тебя все как школьник. Мы идем, мы поем, мы проходим по лесам и по полям. И Москва улыбается нам.
– А как же вятским не улыбаться. Обязаны москвичи, - поддерживает повар.
– Спасские ворота Кремля названы по обретенной в Вятке иконе Всемилостивого Спаса. До того они были Константино-Еленинскими. А в соборе Василия Блаженного есть церковь Святителя нашего Николая Ве-ликорецкого. И вообще собор восемьдесят лет назывался Никольским.
– И вообще Москва стоит на земле вятичей. Однозначно! То есть, если кто ее начинает наводнять без приглашения, то вятичи имеют право сказать ему: «Куда прешь, холоп?»
– Ну-ну-ну!
– осаживает вождь.
– А что ну-ну? Вот ты нукаешь, вот все мы такие скромняшки, а часовня деревянная в Слободском на сто лет старше знаменитых Кижей, и она же - самое древнее русское крепостное сооружение. Вот и ну-ну. «Гордиться славой предков не только нужно, но и должно», товарищ вождь!
* * *
Идем к источнику для последней проверки его готовности к приходу паломников. До этого говорили о сроках.
– Бояться ничего не надо, даже Страшного Суда, - заявляет повар.
– Как? Конечно, он Страшный, но можно обезопасить себя от страха, воздвигнуть вокруг себя «стены иерусалимские». Страшный Суд - это же встреча с Господом. Мы же всю жизнь чаем встречи с Ним. Пусть страшатся те, кто вносил в мир мерзость грехов: насильники, педерасты, лесбиянки, развратники, обжоры, процентщики, лгуны массовой информации, убийцы стариков и детей, пьяницы, завистники, матерщинники, ворюги, лентяи, непочетники родителей, все, кто знал, что Бог есть, но не верил в Него и от этого жил, не боясь Страшного, неизбежного Суда. Вот они-то будут «издыхать от страха и ожидания бедствий, грядущих на вселенную, ибо силы небесные поколеблются, и тогда увидят Сына Человеческого, грядущего на облаке с силою и славою многою». Это у апостола Матфея. Так что увидим Господа, для встречи с которым единственно живем.
– Может, курящих пожалеет, - мечтает Толя.
Женщин тут нет в округе самое малое двенадцати километров, так что самый подходящий костюм для омовения - костюм Адамов. Даже забыли, что тащили жребий очередности погружения. Прочли «Символ веры», «Отче наш», «Богородице Дево», тропарь святителю Николаю и с Богом! Троекратно, паки и паки заново крестясь, во имя Отца и Сына и Святаго Духа! Совсем не зябко, а радостно ощутить светлую холодную воду.
Прощай, милый источник, прощай, животворящая купель, прощай, по крайней мере, на год. А уж потом как Бог даст.