Море житейское
Шрифт:
– У мамы был сарафан из ненашего шелка, подарил ухажер. А ее-то мать, моя бабушка, спряла сама и выткала льняное полотно и из него сарафан сшила. Все ахнули, вот какой сарафан. «Носи, дочка». Так мама больше разу не надела тот, иностранный.
– Ухажеру вернула?
– Не знаю, врать не хочу.
– Ты говоришь, милиция гоняла. Так она какая ни есть, а своя. А вот иностранные фотографы - эти страшней. Чем? Идем через лес, много валежника было, тогда еще не расчищали. Еле прокарабкиваемся. И вот эти бесы, прости, Господи, с фотоаппаратами заходят вперед и
– Они русских как туземцев снимают. У них и Пасхи-то нет, что с них взять, несчастные. Надо читать за них акафист «Умягчение злых сердец».
– Новый надо акафист написать: «О просвещении глупых европейских умов».
– Да и свой-то просветить.
– Неверующему говорит батюшка: - «У тебя пять детей, один слепой. Кого больше всего жалко? Слепого? Конечно! Так и тебя больше всего жалко. Скажи, как без Бога жить, как тыкаться в потемках и умереть в обидах? Говоришь - пробовала молиться, и ничего в жизни лучше не становится? Да ты молись, чтоб хотя бы хуже не было!»
– Осипов, знаете? Алексей Ильич говорит, что жизнь земная не курорт, а больница. Я вот тоже думаю, что грехи надо не грехами называть, а болезнями. Только вот он зря вроде как успокаивает, что ада нет. Есть. Я за одно объядение попаду. Удержаться не могу, ем многовато. Вроде и постное, а все же еда. Конечно, болезнь. Думаю, какие бы таблетки.
– Голод придет, быстро вылечишься.
– Без храма не спастись. Тело моют в бане, душу моют в храме. И молиться всегда. Стол без молитвы - это стойло для скота. И работать без молитвы - это в робота превращаться.
В Медянах позвали за стол. С нам батюшка отец Анатолий. Торопится поесть и встать. Зоя:
– Ты чего, батюшка, из-за стола рвешься? Ты сиди, разъедайся, солидность наращивай. С нами поговори. Вот почему свечки такие дорогие?
Батюшка отвечает:
– Может, это восковые. Конечно, они дороже. Горят аккуратно, неслышно, тихо, запах медовый, а химические трещат, воздух травят. Свиной жир в них добавляют. Нет, я поросятину в церкви жечь не дам.
– А вот, батюшка, у нас отец благочинный, прости, Господи, все всем разрешает: и самоубийцу отпевать разрешает, и давленых, и травленых, и топленых.
– Этого я не знаю, не видел, не слышал и обсуждать это не буду, и вам не советую. Нравится священник - молись за него, не нравится - тем более молись.
– Эдак, эдак, - поддерживают старухи.
– А вот, батюшка, говорят: для глаз очень полезно при вставании солнца на него смотреть.
– Пойдем завтра до солнышка и проверим, - подходит к окну: - Луна еще, видите? В ореоле. Жарища будет, а если зимой так - к морозу. На природу мы обращаем внимание, и от этого к Богу приближаемся, мы же ею, Божиим творением, дивимся.
– Да, да, идем по природе, молимся, а от этого и в церквях легче молиться.
– А вот чего это,
– Чего вы бедности стесняетесь?
– говорит отец Анатолий.
– Все вашими жертвами только и держится. Какой богатый для показухи отстегнет и чванится. Так это разово. А прихожане - копеечки, пусть маленькие, но на каждой службе. Это надежнее.
– А вот, батюшка, скажу: хорошо, что вы по улице в облачении ходите. А то встретила отца, имя не буду говорить, встретила, а как благословение просить, он в пиджаке, вроде чиновник.
– Не осуждать!
– сурово говорит отец Анатолий.
– Идешь в рясе -больше искушений. Ко мне тут парень подскочил: «А у вас борода не бутафорская? Можно подергать?» - Дергай», - говорю. Все-таки постеснялся.
Мужчина (до того молчавший):
– Менты гонят на «Вольво», прут на красный. Гляжу - ни за кем не гонятся, а прут. Я их машину перекрестил, и машина у них заглохла.
* * *
Обгоняет машина, свирепо газует, прямо напирает. От нее шарахаются. Шофер еще и резко сигналит.
– Ну, этот прямо в ад поехал».
– Этот-то еще, может, очнется, а вот новые эти, говорят, - новые русские, - эти в огонь, в огонь! И никакие это не русские. На какие это деньги они новыми стали? Как в новых перекрестились, кто крестил? Эти - в ад! Никуда не денутся. Каждого барана повесят за свои рога.
– Да пожалей ты их!
* * *
Дождь, утро, у нас новый начальник, который сверг и вождя нашего и нас ни во что не ставит - Андрей. Имеет право: мы-то раз в году приходим в Горохово, а он еще тут будет и лето и всю осень. Но очень, к сожалению, груб. И - что очень досадно - не любит, когда мы становимся на молитвы. Время теряем, по его мнению. «Трудом молитесь, трудом!» Зовет нас рахитами. Толя сочинил: «У нас инфаркты и бронхиты, туберкулез и простатит. А он кричит: “Вперед, рахиты! Вперед! И пусть вас Бог простит!”»
Андрей еще и начетчик: «Безплатно работаете, значит, надо работать в полную силу».
– «Не безплатно, - поправляет вождь, а безденежно. Мы денег не получим, а плату от Бога получим».
Дожди. Обедаем стоя, из одного котелка. Надо штабель досок перетаскать. Штабель такой огромный, что лучше на него не смотреть.
Таскаем. Саша облегчает усилия рассказами о медведях и кабанах:
– Медведи умные, не тронут, лишь бы не медведица с медвежатами, а кабаны - это безпредельщики, прут и прут. От медведицы не скрыться, а от кабана только на дереве.
Спасибо Андрею: нынче уже и баня. Сан Саныч натопил. Радуемся, ибо намерзлись, да и ночь впереди трудная: матрасы после холодной весны влажные. Негде было просушить. Хвалим Сан Саныча. Он: «Я люблю, когда меня хвалят». Плохо видит. Толя подковыривает: «А как же ты женщин различаешь?» - «Я наощупь», - отшучивается Сан Саныч. «Это что такое, такие разговорчики!» - кричит вождь.
Баня крохотная, но троих вмещает. Первая партия пошла. Толя садится на чурбак: «Я в кресле, даже под дождем, себя восчувствовал вождем».