Мореход

Белый Александр

Посланец вернулся через двадцать минут, и не один, а в сопровождении двух человек. Один из них, краснощёкий и толстый, был одет в оленью доху с соболиным капюшоном, а второй, похожий на чучело огородное, надел на лицо белую маску, а на себе таскал куски каких-то шкур, с ожерельями из разных железяк и костей.

– О! Их старейшина вместе с шаманом, - просветил Лагос.

– Внимание!
– воскликнул, наблюдая за процессией и проведя рукой по кобуре игольника, - Илана и Лагос

идут со мной на переговоры, остальным находится в укрытии, арбалеты держать готовыми к бою.

Гиту с Карой мы с собой не звали, но они, как само собой разумеющееся, вышли следом и стали сразу же за нами, посматривая по сторонам. Тем временем, не доходя к нам метров четырёх, 'чучело' резко остановился, дёрнул за рукав краснощёкого главного и вполголоса о чём-то забормотал. Мы с Иланой переглянулись, как это ни странно, но тарабарщину поняли прекрасно, их язык был похож на хиндский.

– Го, - сказал 'чучело', - типеря моя знай, циго цитыре десятка охотника и цитыре десятка собацка, не смогли победить такой маленький куцка.

– Циго?

– Тот молодой баба есть оцинь больсой, оцинь сильный саман. Это он бросал много малинький зелезный стрелка.

– Ух, суцка какой, моих пять собацка убил. И цё теперь?

– Ницё, будем торговать. Посли, будес говорить.

Краснощёкий как-то боком подшагнул к Лагосу, словно подкрался, раз пять мелко-мелко поклонился и спросил:

– Ты купеса?

– Нет, - ответил Лагос и указал на меня, - Вот господин Рэд Дангор, он наш хозяин.

– Моя Го, старейсина род. Не гневись, купеса, моя не виноватая, - краснощёкий обратился ко мне с поклоном, коверкая парсийский язык, затем кивнул на один из привязанных к крупу лошади трупов, - Она виноватая.

– А он разве не из твоего рода?
– спросил у него.

– Моя, только она самая непослусная в род, и другой глупый охотник подбила.

– Вот видишь, я с открытой душой шёл к вам торговать, вёз ткани, вино, муку, доспехи, железные ножи, копья и мечи...

– Оёй, доспехи, и меци?!
– удивлённо переспросил Го.

– Да, и ещё серебряные монеты на ожерелья для ваших женщин, а твои родичи на нас так коварно напали и нанесли большой ущерб, - стал выговаривать ему, - Ранили двух моих воинов, пробили стрелой пятиамфорную бочку вина, и оно всё вытекло, напустили стаю злых собак и испугали волов и лошадей. Так что, старейшина, если не хочешь, чтобы я сердился, и мы в будущем дружили, то плати контрибуцию.

– Цё плати?

– Выкуп, говорю, плати за спокойную жизнь!

– Хоросо-хоросо, купеса Рэд! Моя даёт выкупа цитыре десятка пуцок белка!

– У какой ты хитрый, уважаемый Го, хочешь меня обмануть, так дело не пойдет, -

сказал ему, помня наставления Лагоса. Дело в том, что назвать местного дельца хитрым обманщиком, это значит сильно ему польстить.

– Цё твоя, купеса Рэд, моя не обманывать, моя правильно говорить, - самодовольно ответил старейшина.

Вопросы местной ценовой политики мною были изучены ещё до похода, поэтому я прекрасно знал, о чём говорил. Своеобразными деньгами, эквивалентом стоимости других товаров здесь служили меха. Минимальным средством платежа, что-то типа нашей меди, были обычные беличьи шкурки. Их пучок (связка из десяти шкурок) был равноценен одному соболю, два соболя - одной чёрной лисе, три соболя - одной белой лисе, четыре соболя - одному бурому бобру, а три бурых бобра - одной голубой выдре. Что же касается моего товара то, например, меру (половину тана - около четырёхсот тридцати грамм) вина или муки продавали за одну белку, то есть, в десять раз дороже, чем в империи. Подобным был порядок ценообразования и на прочие привозные товары.

– Значит так, уважаемый Го, на четыре пучка белки я согласен, они пойдут в оплату за возврат девяти твоих убитых сородичей, а семь десятков пучков заплатишь за живых.

– Твоя цё, купеса, теперь моя обман будет?!

– Не перебивай! Мы все четыре десятка твоих охотников могли убить, как тех собак, которых вы на нас натравили, но пожалели! Иначе прикажу сейчас живых развесить на деревьях, а мёртвых вывезти в тайгу и отдать диким зверям.

– Низя зверям, - встрял лохматый шаман, - неуспокоенная дуса вернётся в хунзу и будет муцить сородицей.

– Вот и я говорю о том же, а старейшина меня слушать не хочет. Иначе сейчас скажу своей шаманке, и она быстро закидает посёлок стрелками. Они даже железные доспехи пробивают, а не то, что какую-то глиняную хунзу.

– Не говори ницё свой баба-саман, моя твоя слусает, - испугано ответил тот.

– И ещё компенсируешь затраты на лечение двух моих раненных, отдашь по десятку пучков белки за каждого. Ну, а за нападение нужно заплатить отдельно.

– И много, - добавил Лагос.

Понятие 'много' здесь было не совсем абстрактным, а имело вполне определённую величину.

– Да!
– подтвердил я, - Иначе моя шаманка никого не пожалеет.

Выражения лица 'чучела' за маской видно не было, но краснощёкий посматривал на улыбающуюся Илану с видимой опаской. Что ж, было бы комично, если бы не было столь трагично. В результате недолгого торга, мы согласились получить шкуру огромного тигра, на которого, как позже выяснилось, в прошлом году охотники удачно скинули большой камень, затем добили.