Морин и Клифф
Шрифт:
Я схватила ее за руку.
— Только тронь ее письма еще раз, и я…
Она стряхнула мою руку.
— И ты что? Скажешь ей, что знаешь, что её письма — фальшивка? Хотела бы я посмотреть на это!
— Я скажу Декану — вот что! Я скажу Декану, что ты вскрыла письмо Габриэллы.
— Вот как? Ты тоже в него заглянула!
— Но это ты мне его вручила!
— Я? Мое слово против твоего, сладкая булочка.
— Сс…
— А будешь трепаться, весь кампус узнает о поддельных письмах Габриэллы. Подумай над этим, — и она ушла.
Я
— Неприятности, Падди? Завалила тесты?
Я заверила его в обратном — мой академический статус был вполне удовлетворителен.
— Тогда почему траур?
Прежде чем я ответила, Папочка предупредил меня, что согласно Первому Закону Джунглей у профессорского детеныша нет автоматического доступа к профессорско-преподавательскому составу.
— Но, Папочка, ты же — профессор!
— Студенческий материал, да? Лучше попотей над ним самостоятельно. Удачи!
Маме я тоже ничего не сказала, потому что с Мамой свободный разговор невозможен даже чисто теоретически. Я ничего не сделала, и только молча переживала. Бедная Габриэлла! На следующее утро она сняла свое «письмо» с доски объявлений, и при этом выглядела радостной — а мне хотелось плакать. А когда я увидела ухмылку на лице Джорджии Ламмерс, я почувствовала в себе неодолимое стремление к убийству с нанесением тяжких увечий. Следующее «письмо» пришло в пятницу, и мне хотелось крикнуть ей, чтобы она не трогала его. Но я не смела.
Всё это походило на бомбу замедленного действия — наблюдать жалкое притворство Габриэллы и знать, что Джорджия собирается его разрушить, как только придумает что-нибудь достаточно мерзкое.
Я посетила офис Регистратора в понедельник, не для того чтобы повстречаться с Джорджией — хотя я и не могла избежать ее — а потому что я — репортер от первокурсников для нашего «Глашатая». Одна из моих обязанностей — вести колонку «С днем рождения». Я просматривала файлы, отмечая даты от этой пятницы до следующего четверга. Имя Габриэллы обнаружилось в пятницу, и я решила послать ей поздравительную открытку через доску объявлений, пусть хоть на этот раз она получит настоящее письмо. Следующей я внесла в список имя Бан (Булочки) Петерсон. Ее день рождения совпадал с днем рождения Габриэллы. Булочка — президент Студенческого Совета, капитан команды болельщиц и почетный капитан футбольной команды. По-моему, с ее стороны просто позорно захапать себе еще и день рождения Габриэллы. Я решила, что Габриэлла получит настоящую хорошую открытку.
Когда я закончила, Джорджия схватила мой список и спросила:
— Ну, и кто у нас состарился?
Я ответила:
— Ты, — и забрала список обратно.
Она сказала:
— Не становись слишком большой для своей круглой шапочки, первокурсница! — а потом спросила — Идешь на вечеринку Бан Петерсон? — и тут же добавила, — Ох, я и забыла — она же только для старшекурсников.
Я посмотрела ей прямо в глаза:
— Двойной коктейль против обсосанного леденца, что ты тоже не идёшь!
Она не ответила, и я с достоинством удалилась.
Я была страшно загружена на этой неделе.
Такового не оказалось, но зато было еще одно из писем Габриэллы, в конверте с ее напечатанным именем. И я вдруг с ужасом осознала, что забыла её поздравительную открытку.
Я размышляла над тем, стоит ли надписать другую, чтобы она получила ее в понедельник, когда услышала: «пссст!» Это была Джорджия Ламмерс. Она жестами показала, чтобы я прошла в офис. Мной овладело любопытство. Я подошла, и она утянула меня внутрь. Во внешнем офисе кроме нас никого не было.
— Спрячься, — прошептала она. — Если она кого-то увидит, то пройдёт мимо. Она вот-вот должна быть. Уже пять часов.
Я отстранилась от неё.
— Кто?
— Габриэлла, конечно. Заткнись!
— Ха? — сказала я. — Она там уже была. Её «письмо» к понедельнику уже висит.
— Много ты знаешь! Тише! — она втиснула меня в угол, затем выглянула наружу.
— Прекрати толкаться! — сказала я и тоже выглянула.
Габриэлла прикрепляла что-то к доске, стоя к нам спиной. Она увидела конверт со своим именем, сняла его, и поспешно ушла.
Я повернулась к Джорджии.
— Если ты напроказила с одним из её писем, то я пойду к Декану.
— Ну так вперёд — посмотрим, далеко ли ты уйдешь.
— Ты прикасалась к тому письму?
— Разумеется, прикасалась — это я его написала. И что в этом плохого?
Тут она меня сделала: любой имеет право послать письмо кому угодно.
— Хорошо, что ты написала?
— Какое твоё дело? Впрочем, — продолжила она, — я скажу тебе. Это слишком хорошо, чтобы ни с кем не поделиться.
Она покопалась в своем кошельке и достала из него бумагу. Это был машинописный черновик, полный пометок и исправлений. Вот что там было написано:
Дорогая Габриэлла,
Сегодня — день рождения Бан Петерсон — и мы устраиваем для нее самую прекрасную вечеринку, какую эта школа когда-либо видела. Мы хотели бы пригласить каждого, но мы не можем — и Вы были выбраны как одна из девочек, представляющих младшие курсы. Мы собираемся группами, а потом встречаемся все вместе. Ваша группа встречается в семь часов в «Закусочной». Наденьте ваш лучший прикид — и смотрите, никому ни слова!
— Это — мерзкая шутка, — сказала я, — пригласить её на вечеринку другой девочки в её собственный день рождения. Ты знала, что это её день рождения!
— И что с того?
— Это низко — впрочем, как и ты сама. Как ты заставила их пригласить её? Ты же не в комитете?
Она молча смотрела на меня, потом принялась ржать.
— А её никуда и не приглашали!
— Ха? Ты хочешь сказать, что нет никакой вечеринки? Но ведь…
— О, я уверена, что вечеринка для Бан Петерсон состоится. Но этого огрызка там не будет. В этом-то вся шутка.