Морозова и другие

Шапран Елена Валентиновна

– Сотвори добро, чадо, и любовь, рабе Христов, молю тебя, молю!

Аз женщина я есмь, ступай на реченьку да измый мне рубаху мою.

– Не смею.

– Неподобно ми в нечисте возлежиши в недрах матери своя земли…

Господи, прими мя…

– Успе блаженная Феодора с миром…

– О, православные, соберитесь матери

и девы и рыдайте, плачьте и горче рыдайте со мною. Упокой души их, Господи. Во веки веков, Аминь…»

Когда наступила третья ночь, Аким попросил меня что-нибудь спеть:

– Ты же музыке учишься. Порадуй!

– Так я же на рояле играю и дирижирую, – сказала я. – А пою я плохо.

– А мне все хорошо будет!

Я задумалась. Надо бы человеку что-нибудь веселое и такое, чтобы он радовался, когда пел. И я запела Высоцкого:

В заповедных и дремучих, страшных Муромских лесах Всяка нечисть бродит тучей и в проезжих сеет страх. Воет воем, что твои упокойники. Если есть там соловьи – то разбойники. Страшно, аж жуть!

Как Аким смеялся! Мне даже показалось, что на лицах наших картинных соседей появилось недоумение. Через час мы с ним уже хором орали. Аким быстро запомнил слова и с восторгом их повторял:

И теперь седые люди помнят прежние дела – Билась нечисть грудью в груди и друг друга извела. Прекратилось навек безобразие, Ходит в лес человек безбоязненно. И не страшно – ничуть!

Ночью к «Боярыне Морозовой» два раза подходил охранник. Он недоуменно светил фонарем нам в лица, осматривал красные скамейки в середине зала, пожимал плечами и снова уходил. Утром на нас глазели все сотрудники галереи. Мы с Акимом заняли исходные позиции: он гаденько ухмыляется, я фанатично сверкаю глазами.

– Я вам точно говорю, здесь стоял гомерический хохот, – говорил охранник. – Тихий такой, но в ночной тишине его было слышно. Знаете, вот как будто хохотали басом в замедленной съемке. Звуки были растянутые такие. Но я отчетливо их слышал.

– Это уже второй случай с этой картиной, – сказала знакомая мне Галина Николаевна. – Может, батюшку нужно пригласить?

Я еле сдержалась, чтобы не заржать.

Целый день возле нас толкались люди. Как же они мне надоели! Все норовили заглянуть мне в глаза. Хорошо, что возле картины стояли ограждающие столбики, а то особо рьяные пытались даже дотянуться и потрогать

снег на картине. К закрытию галереи меня уже сильно тошнило. Если бы не Аким, я бы точно потеряла сознание, если так можно выразиться о картинном персонаже.

И вдруг я снова почувствовала, что меня кто-то рассматривает. В галерейном зале перед картиной никого не было, но я чувствовала, что мне заглядывают в глаза. Я сосредоточилась и увидела Ольгу Маркисовну.

– Аким, прощай! – только и успела я крикнуть и оказалась на полу в учебном классе консерватории.

Ольга Маркисовна сидела на стуле возле окна и в руках держала «Шедевры Третьяковской галереи». Меня она заметила не сразу. Я больно ударилась головой об ножку фортепиано и села на паркете, потирая место ушиба. В классе были еще две мои сокурсницы, и они тоже заглядывали в альбом.

– Морозова! – вскочила Ольга Маркисовна. – Как вы здесь оказались?

Она и две девочки подбежали ко мне и попытались меня поднять. Я молчала, продолжала сидеть и держать себя за голову. Тошнило неимоверно. И я опять потеряла сознание.

Очнулась в нашей студенческой больнице. Возле кровати на стуле сидела Ольга Маркисовна. Медсестра убрала капельницу и вышла.

– Морозова!.. Фёкла. – тихо сказала Ольга Маркисовна. – Разве можно так пугать! Вы же еще не выздоровели, зачем вы пришли на занятия?

– А что со мной? – спросила я.

– Пока не понятно. У вас очень низкое давление и температура… – Ольга Маркисовна запнулась. – Ниже нормы.

– Понятно, как у покойника, – тихо сказала я.

Оно и не удивительно. Картинные персонажи ведь неживые. Я подумала, вот что бы было с Акимом, если бы он сейчас выпал из картины? Наверное, сразу же бы умер. А если бы я дольше проторчала в санях в образе боярыни? Об этом думать не хотелось.

– Все будет хорошо, – сказала мой педагог. – А вы мне так и не рассказали об опере.

– Хорошая музыка, – сказала я. – В стиле Родиона Щедрина, но слишком тяжелое либретто, на мой взгляд. Некоторые музыковеды выходили из зала в недоумении. Я думаю, что и критики в растерянности.

– Ну а как вам сама идея хоровой оперы? – улыбнулась Ольга Маркисовна.

– Я не о таком действе мечтаю, – сказала я. – Все должно быть гораздо светлее. Мне хочется, чтобы зрители выходили из зала с ощущением праздника. А это были русские «Страсти».

– В газете «Культура» пока ничего не писали. Может, в следующем номере напечатают. И в интернете пока тоже ничего нет, – сказала Ольга Маркисовна и подняла с пола мою сумку. – Это вы забыли, наверное?

Я молчала.

– Мы нашли ее под стулом возле окна в классе, – продолжала Ольга Маркисовна. – Девочки сказали, что видели вас, когда вы заходили в класс. В сумке был этот альбом. Начали его смотреть и на развороте увидели «Боярыню Морозову». Я сказала, что вы поехали на первое прослушивание оперы Родиона Щедрина и заболели. Мы хотим вас попросить выступить перед студентами и преподавателями и все подробно рассказать. И даже спеть. Так что выздоравливайте.

Я кивнула. Надо будет попробовать. Ведь пора уже прекращать смущаться. Ольга Маркисовна открыла альбом.