Морская дорога
Шрифт:
Глава десятая
Двадцать первое июля
Июнь. Почти высшая точка прилива. Морские волны накатывают на выброшенный на берег тающий лёд. Гудрид привычна эта картина, также, как и вид на ледник из Арнастапи. Порой Братталид пропадает из виду, скрывается за туманом, сумерками или дождевой дымкой; иногда холмы кажутся тонкой серой линией на горизонте, а противоположный берег фьорда всего лишь лиловый силуэт. Сегодня один из тех дней, когда берег напротив кажется таким близким, что можно добросить камень. Гудрид видит каждую складку на холме, каждую скалу и проплешину на пастбище,
Корабль Лейфа спустили к берегу на катках, уложенных поверх обломков льда и гальки. Судно спустили на воду, ленивое море, пестрящее льдинами, накатывает на берег и бьёт прибойной волной. По сравнению с льдинами, корабль выглядит утлым и крошечным, как детская игрушка — судёнышко, вырезанное из коряги, принесённой морем, с лоскутом шерстяной ткани вместо паруса. Надежды, которые на него возлагаются, кажутся неосуществимыми по сравнению с громадой далёких гор и простором океана, раскинувшегося за фьордом. Год за годом эти надежды обещают сбыться. Корабль с виду хрупок, как и мечты мужчин, которые отправятся на нём в плавание, но он выдержит. Корабль Лейфа прочертил невидимую линию через весь мир от Исландии и до Гренландии, далее до Норвегии, потом к Гебридским островам, оттуда до Винланда и в Гренландию. Тонкая нить, соединяющая разрозненные куски мира, один к одному, сшивая материю в одно целое.
Корабль Лейфа — норвежский кнорр, добротный торговый корабль с высокими бортами. Прекрасный, как следует построенный корабль с резной фигурой на носу и корме. Такое судно приспособлено к океанским путешествиям. Изогнутые обводы корпуса, гибкие доски обшивки и шпангоуты легко выдерживают напор волн. При попутном ветре корабль идёт стремительно и красиво; при встречном ветре квадратный парус не помогает, и тогда ждут подходящей погоды. Даже малые размеры судна имеют значение, зыбь преодолевается легко, корабль режет волну, будто идёт по незримой дороге.
Мечты мужчин имеют такую же форму; корабль и мечта созданы друг для друга. Корабль принадлежит Лейфу, но сам он остаётся в этом году дома, чтобы приглядывать за скотом отца и возглавить охоту на крайнем севере. Может быть, у него есть собственные дела, требующие его присутствия. Эрик сердит на Лейфа из-за женщины, что околдовала его, и из-за священника из Норвегии, который старается изо всех сил околдовать мать Лейфа. У Эрика хватает и своих домашних неурядиц, и Лейф хорошо понимает, что ему нужно остаться дома и упрочить своё положение.
Но Лейф всегда великодушен. Всю зиму в главном доме Братталида не смолкали разговоры о новых возможностях, открывшихся после того, как Лейф разведал путь в Винланд. Если поселенцы из Гренландии найдут в Винланде всё, что им требуется, и семья Эрика будет управлять целой страной, то Гренландия будет их навечно. Если в Винланде есть древесина и вино для Исландии, прибыль от этого вкупе с доходом от охоты на севере сделает семью Эрика самой богатой в мире. Им будет принадлежать всё, чем только может владеть смертный, но им важно не допускать раздоров в семье. Лейф как всегда великодушен, он одолжил свой корабль и дома в Винланде, заметь — одолжил, своему брату Торвальду. Итак, сегодня Торвальд вместе со своей командой отплывает из Эриксфьорда. Выход к морю открыт, и попутный ветер благоволит им.
Гудрид видит корабль, стоящий на якоре — чёрное пятнышко в тёмном море с белыми льдинами. Она вглядывается: туда и обратно снуют лодки, перевозя на судно припасы. Отсюда она не может различить кого-либо, но Торвальд, конечно же, уже на борту, а Торстейн с Лейфом должны быть в лодках, а Эрик руководит ими с берега. Женщины, как всегда, будут хлопотать в поселении, делая вид, что выполняют свою ежедневную работу, будто ничего особенного не
Начинается отлив. Льдины отходят от берега. Течение несёт воды на юг, к устью фьорда. Солнце в зените. На корабле Лейфа медленно поднимают квадратный парус. Гудрид прищуривается, чтобы лучше видеть. Корабль выходит на чёрную воду, минуя глыбы плавучего льда, и его подхватывает течение. Ветер, дующий сверху, с ледников, наполняет парус. Судно поворачивает на юг и набирает ход.
Сегодня так жарко, Агнар, что я даже не могу сидеть в тени крытой галереи обители. Здесь хотя бы чуть прохладнее. Эта жара напоминает мне Винланд. Там тоже жаркое лето, и ужасно донимают насекомые. Помню, как однажды я бросилась в море, в морскую воду, спасаясь от зноя и насекомых, можешь ли ты в это поверить? Они похуже римских москитов. На солнце мне больно открывать глаза; когда я прохожу мимо стен, они ярко отсвечивают. Я немного гуляю по вечерам, но даже если я прохожу мимо какой-нибудь постройки, то чувствую, как от неё веет полуденным жаром. Под деревьями прохладнее, а почва такая белая и высохшая. Как тут вообще что-то растёт? Ты думаешь, я слишком много жалуюсь. Но, должна признаться, здешняя пища затмевает все неудобства. Персики и абрикосы, — ты пробовал их, Агнар? Да? Значит, жизнь в монастыре не такая суровая? Совсем нет? В самом деле? Расскажи мне, чем ты питаешься.
— И вино тоже? И какое же вино вам дают?
Да, в этом гостевом доме подают тосканские вина. Они лучшие? Говорят, виноградники здесь, в Риме не так хороши. Конечно же, первое вино, что я попробовала, было из Винланда, а тамошний виноград немного другой. Не думаю, что стала разбираться во вкусах вин. Этот навык здесь более востребован, чем у нас в Исландии. Будешь ли ты скучать по этой роскоши, если вернешься? Заскучаешь ли по жаркому солнцу? Полагаю, да. Я сижу здесь и представляю холодную воду, белые бурные реки и чистый северный воздух, моросящий дождик и пасмурное небо, а не эта бледная синева. Но когда я снова вернусь домой, то вспомню те дни, когда мне было очень жарко, и попытаюсь представить, на что это было похоже. Скажу тебе кое-что насчёт здешнего климата. Здесь перестают ныть мои кости. Полагаю, здесь лечат ревматизм. Пожилые люди сохнут словно изюм, но я почти не вижу здесь калек. Верно?
Да, и молодые люди здесь так красивы. Должно быть для тебя, Агнар, мучительно видеть на улицах прекрасных кареглазых девушек и знать, что не можешь лечь в постель ни с кем из них. Или ты всё же можешь?
Действительно, это не моё дело. Вчера вечером я наблюдала за одной девушкой, она шла домой с кувшином воды. Она демонстрировала больше открытого тела, чем могла себе позволить любая норвежская девушка. С кувшином на плече она выглядела такой молодой, загорелой, здоровой и гибкой, будто королева. Жаль, что моя молодость была так обделена солнцем. Не то чтобы мне жаль себя, но с тех пор как я приехала сюда, я ловила себя на мысли, что моё девичество было суровым.
Мой дорогой, я совсем не хочу, чтобы ты жалел меня! Не дай бог! Я всегда была способна позаботиться о себе. К тому же, у меня был Карлсефни. Не знаю, сможешь ли ты понять меня. Сумею ли я словами нарисовать его портрет? Не знаю. Он был настоящим северянином, так же, как и исландцем, таким, каким должен быть мужчина, но здесь, в Риме, он выделялся бы из толпы. Улыбался ли он? Он слыл хитрецом, и не все ему доверяли. Он единственный мог посмотреть на меня так, что моя кожа покрывалась мурашками от возбуждения. Торвальд и Торстейн были похотливыми и хищными, но Карлсефни совсем другой. Ему нравились женщины. Я имею в виду не соитие, а сами женщины. Понимаешь, о чём я?