Морская пена
Шрифт:
Он вынырнул рядом с тростниковой лодкой и сразу содрал маску. Мокрый паренек сидел на корме, держась за колено, из-под его пальцев струилась кровь. Еще три человека сгрудились вокруг него и что-то все разом говорили. Юнец с детским недоумением рассматривал рану и потому не сразу заметил белое божество, вынырнувшее из моря. Другие оказались более расторопными и привычно уткнулись лицами в дно, выбросив руки перед головой. Двое мужчин и женщина в юбках из луба, с позвонками, торчавшими на высохших спинах, как зубцы по хребту крокодила. Паренек ловко перенес ногу, стараясь последовать их примеру, и Шаршу
Тогда врач бросил в лодку нож, раковины и кошелку, а сам полез через борт. Плетеное суденышко оказалось прочным и устойчивым, оно почти не покачнулось под грузным телом Избранного. Шаршу нетерпеливо приказал мужчинам, надеясь на понимание:
– Грести. Берег. Ясно?
Те бросились к веслам, которыми они работали без уключин, и лодка заскользила к берегу. Там, уложив раненого на песок, сорвал мешавшие баллоны, бросил их рядом. Парнишка дрожал, как в ознобе, у него были почти круглые синие глаза и пухлые беспомощные губы. Собственные рабы никогда не смотрели на Шаршу с такой смесью ужаса и мистического восторга.
...Синие глаза были у маленькой Эран. Синие удивленные глаза и светлые волосы, легкие, как летучая паутинка ранней осенью. Все свободное время они проводили вместе: болтали, целовались, ели сласти, которые Шаршу таскал из буфета в столовой, забирались в укромные уголки сада и там сидели часами, крепко обнявшись. Блики солнца падали на траву; зелено было и тихо, как наяву не бывает... Он уже смутно помнит, как все случилось. Северный приморский городок-курорт, терраса на высоких колоннах, удушливо-сладкий, тошнотворный запах магнолий. Желтые пористые плиты колеблются под ногами, словно вода, и расступаются. Он падает... О землетрясении почему-то не успели предупредить, молчала большая сирена сейсмослужбы. Перелом ребер, трещина в бедренной кости, от поясницы до плеча содрана кожа... Конечно, его выходили. Столичные врачи постарались для единственного сына начальника транспорта города, адепта высшего посвящения Энки. У молодого раба взяли кости... Белую кожу для пересадки взяли у девочки-рабыни... Очень отличался по цвету пересаженный кусок, потом граница стерлась. Девочка умерла от кровопотери. Закрылись синие глаза...
Может быть, от вечного чувства вины он и сделался врачевателем...
– Лежи спокойно, дурак. У меня с похмелья нет аппетита на детей.
Коротконосый закрыл глаза тонкими, птичьими веками и отвернулся.
– Э, да ты, я вижу, сообразительный,- приговаривал Шаршу, осматривая тонкую, как тростинка, ногу, - кто же это тебя так, а?
Под коленом кольцо глубоких ранок - свежий укус водяной змеи. Он показал мужчинам жестами, что надо крепко прижать к земле руки и ноги раненого. Женщина робко пыталась заголосить, но Шаршу осадил ее и на миг задумался: медикаментов у него с собой не было. До поста паренек не доживет, да и не решился бы ссыльный врач доставить туда туземца в качестве пациента.
Не обращая внимания на сдавленные стоны матери, он стянул ногу мальчика ремнем, отстегнутым от баллонов. Затем, протерев складной нож спиртом из фляги, стремительно распорол укушенное место. Мальчик завыл по-щенячьи, задергался: женщина бегала вокруг, нещадно кусая то кулак, то запястье. Мужчины хотя и держали раненого, но злобно переглядывались,
Шаршу тщательно отсосал кровь, сплюнул и прополоскал рот спиртом. Остаток жидкости он вылил на рану. Оставалось только забинтовать ногу, и он сделал это, оторвав кусок собственной майки.
Потом он разрешил мужчинам встать и отойти, но они истолковали жест врача в удобном для себя смысле и побежали к лодке. Шаршу понял, что мать и сын могут остаться без плавсредства, и грозным окриком остановил беглецов.
Затем он довольно долго сидел на горячем песке, время от времени массируя ногу паренька.
А напротив Шаршу - столичного гурмана, эстета, адепта среднего посвящения - сидела, поджав под себя одну ногу, серая полуголая женщина, костлявая, как летучая мышь, и терпеливая, как варан, женщина с жидкими грязными волосами и длинными черными сосками пустых свисающих грудей. Тысяча лет жизни в уютных комнатах, со свежим мясом и фруктами на столе, с ароматной пеной, наполняющей ванну,- тысяча лет лежала между нами. Страх, вера в чудо, робкое ожидание делали живым изъеденное болячками и ветром, преждевременно сморщенное лицо женщины. И Шаршу, выждав положенное время, употребил для ее сына заветное знание Избранных: прикоснулся подушечками пальцев к вискам раненого и влил в него силу встать, ходить и не помнить о болезни.
Мальчик распахнул синие фарфоровые глаза и доверчиво взглянул на белого бога. Тот помог ему подняться. Мужчины, сидевшие на корточках возле лодки, вскрикнули и пали ниц.
– Не пускай его одного нырять, курица ты, - сказал Шаршу.
– А, что с тобой говорить!
– Уму!
– вдруг сказала женщина, ударяя себя в грудь.
– Уму!
Она хотела, чтобы добрый бог запомнил ее имя, хотела начинать каждую молитву словами: "Это я, Уму, ты меня помнишь..."
Врач понял.
– Что ж, познакомимся, Я Шаршу Энки.
– Ассу,- сказала, пытаясь повторить, женщина,--Эки.
– Э-н-к-и!
– Энки...
Шаршу махнул рукой и побрел к пескоходу. Разумеется, он не стеснялся дикарей, но сейчас ему почему-то было неловко стягивать у них на глазах гидрокостюм.
– Проваливайте! Ну!
– крикнул он, взгромождаясь в обшарпанный, маленький пескоход и включая двигатель. Те повиновались, мигом оттолкнули свою лодку от берега.
"Всю жизнь будет таскать тряпку на ране",- беззлобно подумал врач, почему-то испытывая ощущение веселья и глубокого удовлетворения.
VIII
Утренний ветер налегает с вершин и приносит холод огромного пустого пространства и свежесть снега, на который сто миллионов лет не ступала ничья нога. Ветер с вершин леденит тело, но возвышает душу: приходит великое умиротворение, созерцательный покой, словно ты уже причастился вечности. Когда дует ветер с вершин, слабеет душевная боль, жизнь лишается нервозности. И даже если Аштор тоскует, вспоминая Висячие Сады, достаточно выйти ей за порог, чтобы порывы ветра заставили ее ощутить значимость самое себя здесь, в этом месте.