Морская сила(Гангутское сражение)

Фирсов Иван Иванович

Пришлось опальному моряку наведаться в губернскую канцелярию, где Он, не без волнения, прочитал царский манифест о Гангутском сражении.

По мере чтения наливалось краской обычно блед­ное лицо Крюйса, еще ярче проступало родимое пятно на щеке. «Как жаль, что я не с ними, моими пару­сами и пушками, — досада и боль саднили сердце, — сколько лет и здоровья отдал я флотскому делу, а те­перь случилась виктория, а мне здесь горевать суж­дено».

Вернувшись домой, он со вздохом рассказал жене о гангутской победе и ушел в другую комнату.

До сумерек сидел

бывалый моряк у окна, глядя на пенящиеся под окном волны полноводной Волги.

Когда совсем стемнело, достал гербовую бумагу и, с некоторым трудом подбирая слова, начал писать прошение царю.

«Державнейший Царь. Государь Милостивый!

Служил я, нижайший раб, Вашему Царскому Ве­личеству 16 лет и управлял верно, радетельно и тру­дился с великим тщанием неусыпно, сколько могутымоей было, за что и имел к себе милость Вашего Вели­чества; но Божеским посещением прогневал Ваше Ве­личество, отчего весьма сокрушаюсь.

Всемилостивейший государь! Прошу Ваше Вели­чество меня, нижайшего раба своего, для своего много­летнего здравия, аресту свободна учинить по-преж­нему, за старые мои верные и радетельные службыи для старости моей. За что должен со всею фамили­ей своей вечно Бога молить?»

Письмо было запечатано и отправлено на следую­щий день. А ответ пришел далеко не быстро. Даже Ка­терина, всегда уверенная в правоте мужа, не вынесла жребия, ей уготовленного, как супруге ссыльного, не вытерпела, опять возмутилась.

— Чего нам здесь ждать? — спрашивала она со слезами. — Не думаю, что о тебе скоро вспомнят. По­следуй хоть раз моему совету. Выбрось блаженные мысли. Ты, Корнель, не родился подданным Петра. Испроси у него великодушного позволения, и поедем в Амстердам. Я сильно скучаю по детям.

Слушая причитания жены, старый моряк обижен­но насупился:

— Ты думаешь, мне детки во сне не снятся? Толь­ко в долгу я перед Россией, она меня возвысила, и те­бе это известно. Быть не может, чтобы царское вели­чество меня позабыло.

Не прошло и двух месяцев, прислан был наконец ответ от царя. Петр возвращал Крюйса на службу в прежнем звании…

И вот теперь, не прошло еще и года, царь упрекает его в нерадивости, не иначе упомянул о нем в письме Апраксин, больше некому. Делать нечего, как гово­рят русские, назвался грибком — полезай в корзину.

— Государь мне пеняет за худую службу, — вино­вато, с некоторой растерянностью обратился он к Ап­раксину. — Какие будут мне замечания, господин ге­нерал-адмирал?

— Встрепенись, вице-адмирал, — без насмешки, огорченно ответил Апраксин, — вспомяни, как на Во­ронеже по стапелям проворно носился, девкам за то­бой было не угнаться.

Апраксин перевел дыхание, встал, поманил Крюй­са к окошку:

— Вишь « Полтаву» ? В ракушках она вся. К мели-то по осени ее приткнули, а кренговать не поспели. Чрез месяц эскадру в море выводить Сиверсу, в Ко­пенгаген плыть к государю. По флагману равнять строй будут корабли, а он, как дохлая

лошадь, плес­тись станет. Бери-ка сотни три-четыре матросов доб­рых, обкалывай лед вокруг нее, кренгуй.

Крюйс понятливо склонил голову, шагнул к две­ри, но Апраксин остановил его:

— Сие дело ты токмо направь по руслу. Наиглав­ное нам с тобой — эскадру снарядить в дальний путь. Впервой наша, российская эскадра поплывет в Евро­пу. Смотреть на нее, глаза пялить станут повсюду теже аглицкие, да голландцы с датчанами, да немцы. Грешно наперво в грязь лицом ударить.

Каждое судно, великое ли, малое ли, само по себе сооружение непростое, а порой довольно сложное. По­стоянное пребывание в водной среде не проходит бес­следно для корпуса судна, или, как еще в старину его называли, кузова.

В воде обитает, кроме рыб, множество живых ор­ганизмов. Для некоторых из них дерево — лакомая пища, для других не только еда, но и пристанище для постоянного проживания.

В теплое время на якорных стоянках эти живучие твари намертво впиваются в подводную часть дере­вянного корпуса и устраиваются по-семейному. Со­оружают жилища в виде ракушек, множатся, и вско­ре вся подводная часть сплошь покрывается этими на­ростами.

Одно дело, когда только что спущенное на воду судно, подняв паруса, скользит окрашенной поверх­ностью днища сквозь водную толщу. Совсем по-иному двигаются эти суда в конце кампании, когда их дни­ща облеплены непрошеными «соседями»-ракушка­ми. Судно намного теряет ход, делается неповоротли­вым и неуклюжим при маневрах.

Для купеческих судов такое явление может быть терпимым какое-то время, а для военных судов недо­пустимо. Любой порядочный капитан использует пер­вую возможность, чтобы очистить днище — подвод­ную часть судна. Не всегда это удается во время кам­пании, капитаны приноравливаются к концу осени, перед зимней стоянкой.

Процесс этот непростой и называется «кренгова­ние» или, проще, «откренивание» судна. Обычно па­русное судно частично освобождают от балласта, оно подвсплывает и его подводят к мелководью, чаще в устье какой-нибудь речки. Приткнув судно к мели, начинают заваливать его на бок, кладут бортом на во­ду. Производят такое действо двумя способами. На­гружают на верхнюю палубу каменный балласт и ук­ладывают его вдоль одного борта. Под тяжестью кам­ней корпус судна заваливается на бок, обнажается подводная часть — днище, — и ее очищают железны­ми скребками от ракушек. Потом перетаскивают кам­ни на другой борт и чистят другую половину.

Иногда применяют иной способ. На берегу уста­навливают большие деревянные вороты. На них заво­дят толстые канаты и закрепляют на борту судна. Вращая вороты, наматывают на них канаты, и судно накренивается.

Крюйсу все это дело было знакомо до тонкости. Только не совсем понимал он, почему генерал-адми­рал втравил его в эту канитель. «Сие дело капитана «Полтавы» и флагмана эскадры», — слегка возму­щался про себя Крюйс. Но приказ есть приказ.

Первым делом он пригласил капитан-командора Сиверса и капитана «Полтавы» Фан Геята: