Морские гезы
Шрифт:
Я выбрал комнату с видом на канал. Вода, особенно малоподвижная, убаюкивает меня. Да и не верилось, что лодку не свистнут. Не думаю, что услышу, как это будут делать, скорее, собственную жадность успокаиваю.
Антье принесла деревянное ведро, заполненное на треть водой и полный глиняный кувшин емкостью литра на три. Ведро она поставила под стульчак, а кувшин — на полочку.
— Пусть бог охраняет ваш сон! — пожелала она, перекрестилась и закрыла за собой дверь.
— Аминь! — произнес я, воздержавшись от рукоблудия.
Ни щеколды, ни замка на двери не было. Я сложил в сундук свои вещи. Спасательный жилет — на самый низ. Тех денег, что у меня в ремне, должно хватить на первое время. Его вместе с кинжалом на
Матрац, подушка-валик и одеяло были набиты перьями. Одеяло с непривычки показалось мне слишком толстым и тяжелым. Зато теплое. За время путешествия в лодке по морю я порядком промерз. Особенно ноги, которые в гребле почти не участвовали, разве что упирались в дно тузика. Я по очереди прижимал холодную ступню одной к теплой лодыжке другой, согревая. На мягком матраце будущее казалось не слишком мрачным. Денег у меня много. Построю корабль, найму экипаж и отправлюсь отбывать срок в новой эпохе. Глядишь, окажусь на пути у удачи и смогу ухватить ее за волосы. С этой мыслью я и заснул. Сквозь сон слышал, как за окном кто-то чем-то трещал, а потом сообщал, какой сейчас час, и в этот же момент издали доносился звук горна. Видимо, это был современный вариант часов с боем и голосовым сообщением времени.
3
Утро во всех христианских городах начинается одинаково. Зазвенел один колокол, второй, третий… Каждый звонарь старался дозвенеться до ушей каждого горожанина и сообщить, что труд делает человека свободным. От сна. На первом этаже трактира простучали деревянные сабо, открылась входная дверь. Петер Наактгеборен поздоровался с кем-то, наверное, с соседом, который ему ответил. Они обсудили виды на погоду и пришли к выводу, что день обещает быть ясным, но ветреным.
С конца улицы послышались голоса булочника, зеленщика и молочницы:
— Свежий хлеб! Горячий, прямо из печи!.. Свежие овощи! Только что с грядки, еще роса не обсохла!.. Парное молоко! Жирное, одни сливки!..
— У тебя пшеничный хлеб есть? — спросил трактирщик.
— Булки только, пять штук, — ответил булочник.
— Давай все, — потребовал Петер Наактгеборен. — У меня генуэзец остановился. Наш хлеб ему не по нраву.
Я что-то не припоминал, чтобы говорил ему, что из Генуи. Наверное, трактирщик считает, что моряками могут быть только жители этого славного города.
— Генуэзцы — они такие привереды! — высказался булочник. — Им бы только деньгами швыряться!
— Да пусть швыряются! — разрешил Петер Наактгеборен. — А мы подберем!
Они весело засмеялись.
Я лежал под тяжелым одеялом, не желая покидать теплое и спокойное место. Выпитое вчера пиво, точнее, то, что от него осталось, просилось на волю. Я терпел из последних сил. Мне всегда казалось, что, встав из постели, попадаешь в другой мир, менее приятный, поэтому, если была возможность, не спешил. Кстати, и родился я с опозданием на две недели. Видимо, в утробе было еще лучше.
Встал я только после того, как внизу Петер Наактгеборен громко заявил, что пора бы постояльцу спуститься вниз, позавтракать и расплатиться. Долго отливал, наблюдая через окно, как мимо трактира пятеро бурлаков тянут по каналу небольшую баржу, нагруженную досками. Бритье заняло меньше времени. Что меня поражает — это то, что бритва не тупится во время путешествий во времени. Тома правил ее перед штормом. Судя по остроте лезвия, это было дня два назад.
Когда я спустился вниз, Петер Наактгеборен разжигал торф в камине, сложив его колодцем и оставив щели, чтобы тяга была лучше. Живя в Дании, где торфа тоже много, я так и не научился топить им. Предпочитал дрова. В отличие от бедняков, у меня был собственный лес. Интересно, кто сейчас им владеет? Ладно, не будем о грустном.
— Доброе утро! — поздоровался я с трактирщиком.
Он ответил,
— Могу предложить на завтрак копченую селедку, сыр и пиво или молоко, — сказал Петер Наактгеборен.
— Пиво, — выбрал я, — одинарное.
Сегодня у меня будет много важных дел.
Трактирщик поставил передо мной тарелку с двумя копчеными селедками преднерестового возраста и сыром, нарезанным толстыми ломтями, и положил на столешницу две большие круглые булки из пшеничной муки, от которых шел приятный аромат. Рот сразу заполнился слюной от предвкушения, как сейчас вопьюсь зубами в хрустящую корочку. Кружку с пивом он принес второй ходкой.
Я положил на стол золотой экю Людовика Одиннадцатого:
— Возьмешь такой?
— Лучше поменяйте у банкиров на наши, — сразу потеплевшим голосом предложил Петер Наактгеборен.
— На стюверы или патарды? — спросил я.
— Без разницы, — ответил он. — Можно и испанскими реалами.
— Вы сейчас под властью испанцев? — поинтересовался я.
— Нами правит Филипп Второй, который король многих стран, в том числе и Испании, — ответил трактирщик. Наверное, разговор о короле его не вдохновлял, потому что сразу поменял тему: — Сеньор сегодня съедет или поживет еще?
— Схожу сейчас, узнаю, что и как. Если не наймусь на корабль или не найду другое дело, то поживу у тебя, — ответил я. — Только переберусь в комнату, что во двор выходит. Ночью треск и крики меня все время будили.
— Это ночная стража, — объяснил Петер Наактгеборен. — Если мешает, перебирайтесь. Мы привыкли, не замечаем.
Булки были даже вкуснее, чем я предвкушал. Может быть, так казалось в сравнение со вчерашним хлебом. Завтракая, задавал трактирщику вопросы о порядках в городе, законах, ценах. Петер Наактгеборен на несколько секунд задумывался, будто ждал, когда откроется нужная страница энциклопедии, а потом отвечал толково и коротко.
Он сообщил, что в позапрошлом тысяча пятьсот шестьдесят шестом году у них тут вспыхнуло восстание кальвинистов и лютеран, которых позже будут называть протестантами, и анабаптистов, которые потом доберутся и до Донбасса, их дети будут учиться со мной в одной школе. Восставшие разрушили много католических храмов, разбили статуи святых и сожгли иконы. Испанцы ответили в духе времени. Количество повешенных, обезглавленных и сожженных исчислялось десятками тысяч. В августе прошлого года на усмирение еретиков из Испании прибыла восемнадцатитысячная армия под командованием Фернандо Альвареса де Толедо, герцога Альба. Вильгельм, князь Оранский, статхоудер (правитель) провинций Голландия, Зеландия и Утрехт, и его брат Людовик Нассауский — лидеры восстания — эмигрировали в Нассау, свои германские владения. В сентябре были коварно арестованы члены Государственного совета граф Ламораль Эгмонт, статхоудер Фландрии и Артуа, и Филипп де Монморанси, граф Горн, статхоудер Гелдерна и Зютфена и адмирал Фландрии, тоже приложившие руку к беспорядкам, и были обвинены в государственной измене. Сейчас они сидели в тюрьме. Опасаясь репрессий, вместе с вельможами страну покинули и люди других сословий. Они осели в Германии и Англии, откуда делали вылазки. Недавно князь Оранский вторгся с небольшим отрядом на территорию Нидерландов, но проиграл сражение и отступил. В лесах прячутся отряды еретиков, которые нападают на испанцев. Их называют гёзами — нищими бродягами. Герцог Альба огнем и мечом наводит порядок в стране. Инквизиция лютует. Испанцы решили ввести в Голландии такие же налоги, как и у себя, — однопроцентный со всего имущества, пятипроцентный — с продажи недвижимости и алькабалу — десятипроцентный с продажи движимости. Видимо, не могли поверить, что Голландия — не чета нищей Испании и что во все времена она — страна перекупщиков. Такой налог увеличит в несколько раз цены на товары и, как следствие, количество безработных и нищих. Местным жителям это будет не по душе.