Морские люди. В двух частях
Шрифт:
Игорь вырвался из ухватистых Гочиных рук, но тот скорчил такую свирепую рожу, что новичок враз стал понятливым и суетливо засеменил к ближайшему люку. Следом полетели кранец, пенька.
Петрусенко молча прошелся по баку, осмотрел за волнорезом шпили и направился по правому шкафуту назад к вертолетной площадке. Возле рубки дежурного он постоял несколько минут в раздумьи, потом произнес:
– За меня остается старшина первой статьи Абросимов. Он в курсе. Буду утром. Службу править старательно, товарищ матрос Зверев.
И, уже направляясь к трапу, добавил:
– Матрос Силагадзе пусть обязательно
– Есть проследить лично, товарищ старший мичман!
– Вот черт глазастый, - сказал Зверев командиру вахтенного поста, когда главный боцман сошел с корабля.
– Неужели заметил?
Он ретиво помчался выдать обоим перца за медлительность, но навстречу вышел Гоча:
– Видал? Все сделано шито-крыто-маргарита.
Зверев с удовольствием проследил как сменилось выражение его лица:
– Иваныч засек вас. Ты давай сейчас к молодому, нечего ему прохлаждаться, понял?
А Петрусенко не спеша шагал к остановке. Там уже вовсю штурмовали крытый брезентовым чехлом ЗИЛ, невесть кем и за что названный автобусом. Впрочем, выдержки у Петра Ивановича хватило лишь до КПП. Сразу за воротами он развил предельную скорость, благо с корабля этот участок дороги не просматривался и попытался влететь в толпу наподобие снаряда.
Прием не получился. Тогда главный боцман большого противолодочного корабля сжался в комок и стал протискиваться вперед, активно работая локтями. Фу-у, этот маневр удался, правда не сразу, но главное было сделано, он оказался на деревянной скамейке в кузове, то есть в автобусе.
В гарнизон ехали как всегда весело, с шутками-прибаутками. Рыжий, разбитной лейтенант травил очередную байку:
– Подхожу я, значит, к дому, а навстречу жена нашего командира группы: "Где мой Шурик?" И так это требовательно смотрит на меня. Вот сейчас предоставьте ей дорогого муженька и все тут. А я, дай, думаю, подшучу и в ответ: "Как, Танечка, ты еще ничего не знаешь? Его сегодня утром на гауптвахту посадили!" "За что?" "Он из-за лишнего наряда со старпомом подрался. Теперь, наверное, судить будут Шурика твоего. Ты бы ему хоть поесть отнесла, парень весь день голодный сидит". Эх, как побежала она! А я за ней!
– Куда?
– Ну, она на гауптвахту своего Шурика выручать дорогого, а я за ней вдогонку, чтобы объяснить, что пошутил.
Брезентовый тент автомашины чуть не лопнул от раздавшегося дружного хохота.
– Догнал?
– Да нет, наверное. Я эту Татьяну знаю. Она по утрам кроссы бегает.
Лейтенант в ответ на это с готовностью показал старые следы ногтей на щеке:
– Парни, догнал я ее, честное слово!
Друг его, тот самый Шурик простодушно удивился:
– Иди ты, Вася. Мне никто ничего такого не рассказывал. Вот я спрошу у нее сегодня.
Его слова вызвали новую бурю восторга. Моментально посыпались догадки, касающиеся столь непонятной скрытности дорогой половины. К общему хору лейтенант Вася добавил:
– Спрашивают не у жены, а у соседки.
Петрусенко смеялся вместе со всеми, ему было легко и просто среди таких же крепких, здоровых мужчин, немного опьяненных предвкушением полузабытых ощущений, воспринимающих каждый сход с корабля как праздник души и тела.
Машина катила по неровно уложенным бетонным плитам, громыхая на стыках и
Когда ЗИЛ остановился на площадке в центре гарнизона, Петр Иванович даже пожалел, что приехали так быстро.
Жил он на окраине в стандартной пятиэтажке завозного силикатного кирпича, похожей на несколько десятков таких же домов, раскиданных между пологими сопками. Как и повсюду, в гарнизоне квартир не хватало, поэтому двухкомнатные секции выделялись на две семьи, трех-, естественно - на три. Старший мичман Петрусенко был старожилом гарнизона и, естественно, квартиру имел, как здесь говорили, на "две хозяйки". Хорошо бы отдельную, да Петра Ивановича и Аннушку это не смущало. А что? Так даже веселей, есть с кем перекинуться на кухне словом-другим.
В гарнизоне было всего две улицы. Вдоль них росли дальневосточные чернокорые березки с однообразно выгнутыми ветвями. В этой природной трубе меж сопок дули до того сильные ветры, что даже в спокойную погоду крона хилой растительности не выпрямлялась, она как бы застыла навсегда в едином испуге. За двенадцать лет, проведенные Петром Ивановичем в этом отдаленном военно-морском гарнизоне ни одно деревце не прибавило в росте. Первое время он считал, что виноват скальный грунт, лишь чуть-чуть прикрытый глиной. Позже понял, что местная черная, или каменная береза никогда не поравняется с белокорой красавицей ни в росте, ни в красоте. Порода не та.
А вот люди, призванные из различных уголков страны прижились, они несли службу, их жены рожали детей и все считали не отмеченный ни на одной карте городок ли, просто большой поселок своим и любили его и даже скучали будучи в отпусках, а вид здешней растительности после некоторого навыка ласкал их взор как березы среднерусской полосы.
Петр Иванович бодро вышагивал по деревянному тротуару, с удовольствием посматривая по сторонам. На душе было очень хорошо. Ему казалось, что он даже чувствует аромат разогретой листвы. Этого не могло быть, просто память с детства хранила густой дух березовых рощ и поэтому обманывала положительно настроенного человека. Какое уж там обоняние у годами живущих в запахе железа, сурика и перегретого пара.
В городке было по-летнему шумно. Громко кричали воробьи. Детвора азартно гоняла футбольный мяч. У подъездов оживленно судачили молодые мамаши, каждая при коляске. Как и во всех гарнизонах, здесь преобладали женщины и дети. Мужчины несли службу.
Кое-кто из играющих, беседующих, прогуливающихся и просто сидящих на лавочках мельком бросал взгляд на старшего мичмана. Делалось это чисто автоматически, сознание тут же отмечало - это не наш отец - и люди столь же автоматически возвращались к прерванному занятию.