Морской конек

Парьят Джанис

Мы были в кабинете, лежали на диване.

– Ты говорил мне, что его кто-то убил, – мягко сказал Николас. – Почему ты так решил? Что ты имеешь в виду?

Профессор Махесар в своей лекции не упомянул, что признание, хотя и является неотложной и примитивной потребностью, может проявиться только тогда, когда привязанность к человеку, которому вы раскрываете тайну, пересиливает привязанность к тому, кого вы предаете. Хотя бы на мгновение. И я ему объяснил.

Кто отправил Ленни туда, где он был

теперь – был нигде, никем, ничем, отсутствием.

Незнакомец с угольно-пыльными глазами и безжалостно сожженной солнцем кожей.

Тот, кто пах холодными ночами и костром. Ленни брал его на велосипедные прогулки за город, во все чайные, которые он мне показал. В лес. И однажды привел к себе в комнату, когда дома никого не было. Но его отец вернулся раньше времени и почему-то сделал то, чего обычно не делал. Он спустился в подвал.

– Он нашел их там, – рассказал я Николасу. – В постели, переплетенных, кожа к коже.

И хотя я много лет думал об этом, воображая бесчисленные сценарии, это единственный момент, который я не могу себе представить.

Просто тьма. Чистое пятно. Открытая могила.

Отец Ленни кричал? Его рвало? Он подбежал к Ленни и ударил его по лицу? Оттащил его, обнаженного, убитого стыдом? Обвел взглядом своего сына в объятиях незнакомца и молча вышел?

«Они бы меня убили…»

Все остальное я представляю себе кристально ясно: комнату со странными углами, воздух, пропахший дешевым табаком и старыми книгами. Карту на стене. Кровать. Кровать.

Семья Ленни старалась сохранить это в тайне.

– Но ты же понимаешь, – спросил я Николаса, – как быстро расходятся новости в маленьком городке?

Где все друг друга знают. Слухи разрастались, как заброшенные дикие сады, слова, как бабочки, перелетали с языка на язык.

Конечно, надо было скрывать – отец Ленни был уважаемым церковнослужителем, мать – директором знаменитой в городе школы при монастыре. Это была болезнь, и ее нужно было лечить. Ленни отправили далеко за город, в психиатрическую больницу, расположенную среди соснового леса в семь акров. Она носила сложное название, означавшее «расти под защитой». Как бы я хотел надеяться, чтобы это было правдой.

– Вы больше не виделись? – спросил Николас. Я покачал головой.

– Я лишь писал ему письма.

Когда это случилось, я только что закончил школу. Спустя неделю мне предстояло сдавать выпускные экзамены. У меня не было планов на потом, на то, что все называли будущим. И я думал, что мой отец хочет обсудить именно это вечером, когда он велел мне зайти к нему в кабинет.

Но когда я вошел, я увидел в его глазах что-то, чего в них раньше никогда не было – смущение.

– Я хотел поговорить с тобой о… – он осекся. Выжидал. Он не произнес больше ни слова.

Я знал, что слухи о Ленни, которые расползлись по городу, добрались и до его ушей. Я ожидал криков и проклятий,

возмущений и упреков. Я же тебе говорил… я говорил… я говорил… я говорил, что он отвратительный мальчик. Я говорил, держись от него подальше.

Но вместо этого отец спросил с удивительной робостью:

– Он что-нибудь с тобой делал?

Я был слишком шокирован, чтобы ответить.

– Скажи мне, делал?

Это разрасталось в его взгляде. Крутилось на его языке.

– Он… тебя трогал?

Слова повисли в воздухе, рассекли пространство между нами. Я покачал головой.

Может быть, это сменилось облегчением. Отец опустился на стул.

– Лучше тебе больше с ним не видеться.

– Но почему?

– Так лучше.

Я положил руки на стол, сжал их так крепко, что побелели костяшки.

– Ему нужно побыть с семьей. Понимаешь, Ленни… он болен. Мы с мамой не хотим, чтобы ты с ним общался…

Это заразно.

Я молчал.

Отец закончил разговор.

– Думаю, я все понятно объяснил.

Его слов было недостаточно, чтобы я больше не хотел общаться с Ленни.

Родители отправили меня в Дели. Они решили, так будет лучше. Они слышали о хорошем местном колледже, основанном на здоровых христианских принципах, колледже, где студенты жили в кампусе, где можно было учиться тем, кто, как я, приехал из мест, далеких от столицы, считавшихся неблагополучными и маргинальными.

Меня отослали.

Меня вручили Николасу на блюде. Видимо, это и есть судьба.

Если измерять время морганием ресниц бога, я не выходил из своей комнаты миллион лет.

Я не знаю, случилось ли это на следующий день или на следующей неделе – может быть, прошел месяц? – после того, как я узнал о Ленни. В какой-то момент, в какой-то день, перед рассветом, когда бормочущие голоса стихли и тьма засияла светом, казалось, исходившим из ниоткуда, я вышел из общежития и побрел по выложенной кирпичом дорожке, прочь от кампуса, в лес. Я пробирался сквозь камни и подлесок, листья блестели от сырости. Кажется, светила луна. Древняя, смотрела сквозь ветви угольных деревьев. Воздух, неподвижен и тих, пульсировал неизвестностью.

Я добрался до башни. Высокой башни из песчаника, в которую я вошел и поднялся наверх, потому что сверху мог увидеть все причины. Воздух наверху был свежим, полным обещаний. Здесь я мог вырваться из тисков всеобъемлющей и всепроникающей тяжести. Я почти дошел до конца, когда внезапно мне стало не на чем стоять. Это было прогулкой по воде. Падением сквозь воздух.

Я лежал, свернувшись клубочком, у подножия винтовой лестницы. Пол, холодный и зернистый, касался моей кожи. Спустя несколько часов в дверном проеме появилась фигура и остановилась в бледном прямоугольнике света. Его брови нахмурились, руки нерешительно протянулись, чтобы остановить падение, которое уже произошло.