Морской лорд. Том 3
Шрифт:
Когда мы через день встретились с ним, Афонсу сказал шутливо:
– Стоит тебе пообещать, что примешь участие в захвате города, как он сдается! Может, пообещаешь мне захватить Алкасер?
– Пусть крестоносцы сначала попробуют, – ответил я и представил ему Карима, который крестился за день до этого.
Главную мечеть города превратили в главный собор. Епископом Лиссабона был назначен англичанин Гилберт Гастингский. Я попросил его оказать мне небольшую услугу – крестить несколько моих новых родственников и их слуг. Епископ не смог отказать. Ему так понравилось начать служение на новом месте с обращения мусульман в истинную веру! Гилберт Гастингский пришел в дом Керима и крестил там всех, кто пожелал, включая самого хозяина дома, его жен, детей, сестру, племянницу и ее сына, который получил
– Карим – дядя моей португальской жены. Если помнишь, мы обменяли Карима и его отца на сенешаля Родригу де Коста, – рассказал я. – Карим принял христианство. Он отважный рыцарь и хочет служить тебе.
Король Афонсу спокойно относился к многоженству. Он сам был еще тем ходоком. Рассказывают, что король как-то приехал в Уньяну в гости к одному из своих графов Гонсалу де Соуза. Пока хозяин хлопотал по поводу обеда, Афонсу, как изящно выразился рассказчик, сделал жену графа донной и так увлекся, что был застукан на горячем.
– Вставайте, сеньор, трапеза уже готова. – спокойно сказал граф Гонсалу, а потом пустил жену сквозь строй своих солдат и слуг, обрил под ноль и, посадив голую на лошадь задом наперед, отправил к родителям.
Также спокойно относился он и к людям другой национальности. Ему чаще приходилось сражаться именно со своими, каталонцами, леонцами. Так что любой, кто соглашался воевать за него, становился португальцем. Окинув Карима внимательным взглядом, король Афонсу сказал:
– Я рад каждому рыцарю, который хочет стать моим вассалом!
– У него был дом в Лиссабоне и земли рядом с городом, – рассказал я. – Если их вернут, Карим готов принести тесный оммаж.
– Ему уже всё возвращено! – ни мгновения не колеблясь, произнес король Афонсу.
Королевский чиновник уточнил, где стоит дом Карима и какие земли ему раньше принадлежали, записал сведения в акт дарения. После этого мой новый родственник встал на левое колено и произнес текст оммажа на плохом варианте португальского, который состоял из вульгарной латыни с примесью арабских слов. Как ни странно, король Афонсу понимал Карима лучше, чем меня. Потом новоиспеченный христианин поклялся на Библии служить королю Португалии верой и правдой и получил взамен пергамент с перечислением возвращенного ему имущества.
Следом я получил еще несколько дарственных на дома в Лиссабоне. По одной мне теперь принадлежали дом бывшего главного налоговика, два дома, расположенные ниже, и несколько земельных участков рядом с каримовскими. По другим три дома, которые располагались еще ниже, становились собственностью Нудда, Риса и Ллейшона. Кавалейру-валлийцы становились собственниками домов поскромнее, расположенных на нашей и соседних улицах. Приплывшие со мной валлийские лучники получали в награду квартиры в двух трехэтажных и двух пятиэтажных домах. Им эти квартиры были не нужны, поэтому я купил все четыре дома по дешевке, чтобы сдавать в аренду. Правда, арендаторов пока не было и в помине. Но я-то знаю, что Лиссабон будет столицей Португалии. А во всех столицах во все времена напряженка с жильем.
Солдаты и оставшиеся в живых жители Лиссабона начали очищать город от трупов. Убитых было так много, что могилы копали только для близких родственников. Остальные трупы бросали в океан, который с удовольствием переработает любую органику. У рыб и крабов начался многодневный пир. В двадцатом веке в Советском Союзе были рыбные дни. В Средние века у рыб выпадают человеческие. Занялись очисткой города поздно, поэтому появилось несколько заболевших чумой. В последнее время похолодало, что замедлило распространение болезни, но я решил не рисковать. Мы разделили добычу и пленных. Я набрал арендаторов на мои новые земельные участки и дал им подъемные. Назначив евнуха Самира управляющим моими лиссабонскими домами, оставил ему в помощь десяток лучников, которые запали на доставшихся им девиц и заговорили о том, что неплохо бы поселиться в Португалии. Снабдив оставшихся привезенными из Алкобаса продуктами, сам вместе с Латифой, Алехандру, несколькими слугами и остальными валлийцами отправился в Сантарен. Военных действий пока не предвиделось, так что можно было спокойно отдохнуть.
10
Я
В январе покинул Сантарен, оставив в нем служить в гарнизоне еще десяток валлийских лучников, которым приглянулись доставшиеся при разделе добычи мусульманки. Видимо, девчонки оказались с огоньком. Валлийцы не продали мусульманок перекупщикам-иудеям, как поступили многие их товарищи, а потащили за собой в Сантарен, где и решили остаться. Я не возражал. Переведу в Сантарен и тех, кто остался в Лиссабоне. Будет кому защищать город, если нападут мусульмане. До нас дошло известие, что эмиры и халифы Пиренейского полуострова позвали на помощь альмохадов – мусульман с Северной Африки, в большинстве своем берберов. Помощники оказались напористыми и религиозными. Они брали один город за другим и всех неверных изводили под корень. Так что с юга на север, в христианские государства, потянулись мосарабы, иудеи, цыгане. Следом за ними должны прийти и альмохады. Поэтому я приказал подремонтировать летом крепостные стены и башни, углубить и расширить ров и нанять надежных солдат в гарнизон. Вот только где их достать?! Кавалейру служить пехотинцами больше не хотели, а остальные были или ненадежными, или плохими солдатами.
В Алкобасе остановились на неделю. Здесь тоже накопилось немало проблем, большую часть которых создали монахи-цистерцианцы. Король Афонсу выделил им возле Алкобаса земли для строительства и содержания монастыря. Цистерцианцы предпочитали пахать землю и сажать сады и виноградники, работать руками, а не головой, как бенедиктинцы. Они почему-то решили, что все население городка, даже мусульмане, должны принять участие в строительстве монастыря, причем работать даром. Рис, легко подверженный всякому дурному влиянию, встал на сторону монахов и начал напрягать жителей. Я объяснил ему, что наша с ним выгода заключается в поддержании горожан, которые платят нам оброк и налоги, а не монахов, которые ни с кем не делятся. В тоже время я не хотел напрягать отношения и с цистерцианцами. Если воюющие – самая сильная часть людей, работающие – самая многочисленная, то молящиеся – самая вонючая. Могут сделать так, что нечем будет дышать любому, включая короля. Поэтому оплатил работу на строительстве монастыря трех сотен человек в течение трех месяцев, предупредив монахов, что с началом посевной строители уйдут. К тому времени они должны закончить основное жилое помещение монастыря. Монахи, заставляя горожан работать на себя, основной упор делали на то, что им негде жить, ночуют в землянке.
– Мы и сами займемся севом, – сказал мне аббат – пожилой мужчина с грубым крестьянским лицом и широкими, мозолистыми, рабочими руками. – После сбора урожая возобновим строительство.
– В октябре или ноябре я приеду сюда и найму вам строителей, – пообещал ему. – Горожан не беспокойте.
– Хорошо, сеньор граф. Бог не забудет твою помощь, а мы будем за тебя молиться, – пообещал в ответ аббат.
Возле замка Мондегу монастыри не строились, поэтому и проблем было меньше. Они были связаны с неумением Ллейшона руководить людьми. Я пришел к выводу, что надо привезти из Англии трех опытных рыцарей, толковых командиров, и назначить их кастелянами Мондегу, Алкобаса и Сантарена. Братья пусть перебираются в Лиссабон и обживают свое новое жилье.
Я опасался, что возникнет конфликт между Латифой и Фатимой. Ничего подобного. Мусульманские женщины не представляют себе, что это такое – быть единственной женщиной богатого мужчины. Только у бедняка одна жена, которая вертится целый день, как белка в колесе, делая все сама. У богатого обязанности распределены между несколькими женами: одна присматривает за слугами, готовящими еду, другая – за убирающими дом, двор и сад, третья – за присматривающими за детьми. И вдвоем им веселее, есть с кем потрепаться. Женщина произносит в день в три раза больше слов, чем мужчина. Кому-то ведь их надо высказать. Я долго слушать не буду.