Морской скорпион
Шрифт:
При широкой амплитуде качания крючок со скорпионом близко подходил к Сергею, и он со страхом и отвращением следил, как сокращается спинной плавничок, словно в экстазе ядовитой страсти, словно умоляя Сергея придвинуть поближе свое тело, чтобы вонзиться в него.
Хозяин взял один шнур в зубы, поискал глазами, чем бы ударить скорпиона, и, не найдя ничего подходящего, взял собственную босоножку с резиновой подметкой и, держа ее за носок, когда девочка подвела шнур к самому борту, несколько раз ударил по качающейся вдоль борта рыбе. Наконец прибил.
Скорпион с расплющенной головой все еще покачивался на
— Валя и то не боится, — говорил хозяин косноязычно из-за зажатого в зубах шнура, одновременно сдергивая двумя пальцами с крючка и стряхивая в море рыбу.
— Мне почему-то и страшно, и противно, — сказала девочка, вздрагивая, и было видно, как волна отвращения прошла по всему ее телу. Гибко балансируя, она прошла на свое место и села.
Сила чувственного влечения и сила отвращения, подумал Сергей, наверное, развиваются одновременно. Так и должно быть, подумал он, ведь это то же самое, что ощущение гармонии и дисгармонии. Кто сильно чувствует первое, тот с такой же силой должен чувствовать и второе. Кто может наслаждаться красотой правды, тот неизменно должен с такой же силой ощущать отвращение ко лжи.
По какой-то смутной связи с этими своими мыслями он вдруг вспомнил далекий случай из своей юности.
Тогда ему было пятнадцать лет, и у них в доме жила его двоюродная сестра, студентка первого курса педагогического института. К ней приходила ее подружка по институту, пухленькая, хорошенькая девушка, как бы снисходительно кокетничавшая с ним и нравившаяся Сергею, в чем он не мог самому себе признаться, главным образом потому, что она была подруга его сестры и ему казалось непристойным чувствовать к ней влечение.
Но он именно чувствовал к ней это влечение, странно не переходящее в настоящую влюбленность. Позже, анализируя свои воспоминания, Сергей решил, что преградой к любви стояло это вот сознание предательства, чрезмерной близости к его собственному дому этой девушки, тогда как сознание его искало возможность влюбиться в какую-нибудь далекую девушку.
Однажды она вошла в комнату, где Сергей сидел с книгой и читал до ее прихода, а после ее прихода только делал вид, что читает, вернее, силился читать, но у него ничего не выходило, потому что он слышал ее голос в другой комнате, где она с его сестричкой глухо, чтобы он ничего не понимал, говорили о своих знакомых мальчиках. Он знал, он был уверен, что они говорят именно об этом.
Это было понятно по какому-то особому свойству их интонации, чересчур насыщенной для каких-либо других речей, да и сами они, по наивности, отходя, как им казалось, достаточно далеко от главных, опасных для его слуха впечатлений, более второстепенные, как им казалось, места излагали более громко, и он, жадно улавливая эти отрывки, легко восстанавливал все остальное, впрочем вполне невинное, но все равно жгущее его любопытство.
Потом сестру его кто-то позвал со двора, она вышла, а подруга ее зашла к нему в комнату, присела рядом с ним и заглянула в книгу, которую он сейчас держал, делая вид, что читает и не собирается от нее отрываться.
— Что за книжка? — спросила она, наклоняясь
— А ты догадайся, — с трудом проговорил он, пьянея от этого запаха и от него же смелея.
Она еще ниже наклонилась и придвинулась к нему, и он почувствовал сквозь брюки тончайший ожог, прикосновение ее голой коленки к своей ноге. И этот ожог дошел до его сознания с какой-то сказочной медлительностью, как если бы место прикосновения постепенно выжигалось необыкновенной сладостью, сжатой до точки, как луч солнца сквозь увеличительное стекло.
И вот уже прикосновение словно не только прошло сквозь грубую материю брюк, но точка соприкосновения прикипела, приросла к его ноге, и оттуда это прикосновение тончайшей струйкой разливалось по всей ноге и по всему телу. Как томительно долго длилось это чтение (да какое там чтение — замирание над книгой!), как жгуче переливался золотой мед ее юности в его тело, как оцепенели две склоненные головы над страницей, а пора бы ее перевернуть, чтобы она не подумала, что он это чувствует, думал он краем сознания, но страшно было ее перевернуть, чтобы не остановить эту безостановочную медовую струйку…
Наконец, чуть заслышав шаги в передней, они едва заметно отодвинулись друг от друга, почти не изменив поз, а он, особенно сурово сосредоточившись, чтобы сестра ничего не подумала. А она, и не думая думать, влетела в комнату, подхватила подружку и повлекла ее в другую комнату дошептываться.
Он все еще до того сильно и ясно ощущал след прикосновения, что, когда сестра и ее подруга вошли в другую комнату, он украдкой оголил ногу и посмотрел на это место, ожидая, что там будет, по крайней мере, какой-то след, какое-то покраснение, но никаких следов на ноге не оказалось, и он этому очень удивился тогда.
В тот день он долго гулял по городу, и ему все мерещилась подружка сестры — то ее пухлая фигура, то дразнящий, как бы чего-то допытывающийся взгляд, то смех и голос, какой-то насыщенный, даже перенасыщенный жаркой тайной неведомого соблазна. Устав ходить, он решил присесть в маленьком скверике на окраине города, где застала его усталость. И вдруг в просвете сквозь кусты олеандров он увидел старушку с сумкой, неловко перебегающую улицу, чтобы опередить машину, как догадался Сергей.
Безобразно вскидывая кривые, может быть окривевшие от годов и болезней, ноги, изрытые венами, она перебежала дорогу, волоча в одной руке сетку с продуктами.
Сергей, содрогнувшись, замер от чувства какой-то непристойности, безобразности, оголенности этой сцены. Он невольно сравнил прекрасные ноги подружки его сестры с этими и подумал с упреком: «Ну зачем, ну зачем ей надо было перебегать дорогу да еще вскидывать свои ужасные ноги».
Он подумал, что благообразие старости не пустой звук. Но и какая-то противоположная смутная мысль пришла ему в голову. Он подумал со смущением, что есть что-то нехорошее в том, что он так почувствовал безобразие старушки. Он почувствовал свою ошибку, нет, некоторую пошлость своего взгляда на эту старушку, он почувствовал, что на нее надо было смотреть с какой-то другой точки зрения, а не сравнивать — пусть невольно — ее безобразные ноги с прекрасными ногами девушки, о которой он думал. Но все это очень смутно, как предчувствие мысли, прошло в его голове.