Морской спецназ. Звезда героя
Шрифт:
– Полагаю, муха была в юбке, – заметил Возницын, с видимым облегчением принимаясь разливать коньяк по стаканчикам.
– А вот и не угадали, – сказал Одинцов. – Хотя некая особа женского пола в деле фигурировала, дело вовсе не в ней.
– Вы меня интригуете, – улыбнулся Возницын.
– Правда? Жаль, – сказал Одинцов. – В моей истории нет ничего интригующего. Ей-богу, вспоминать не хочется.
– Но и забыть, как я вижу, не получается, – подхватил толстяк. – Еще свежи воспоминанья и так далее…
– В общем, да, – признался Одинцов. – Что-то в этом роде.
– А вы расскажите, – предложил Возницын, подвигая к нему полный
Одинцов понюхал коньяк, который оказался весьма недурен, и задумчиво посмотрел в окошко, за которым, как и прежде, уплывали назад дикие красоты забайкальского пейзажа. Разговор у них с Пером Григорьевичем получался какой-то странный, излишне откровенный. А с другой стороны, толстяк, наверное, в чем-то был прав. Вагонные знакомства скоротечны и ни к чему не обязывают. Случайному попутчику можно выложить всю подноготную, ничем не рискуя; подумав об этом, капитан третьего ранга вдруг осознал, что ему уже давно хочется выговориться.
– Да что там говорить, – сказал он, салютуя Возницыну стаканчиком. – История глупая и довольно пошлая. Знаете, как в анекдоте: ушел моряк в плаванье…
– Это вы – моряк? – уточнил Петр Григорьевич.
– Нет, не я. То есть я тоже моряк, но, к счастью, холостой. А в плаванье ушел другой моряк, женатый. А еще один моряк решил, как бы это сказать… Ну, словом, скрасить красивой морячке одиночество. Он большой любитель скрашивать одиночество чужим женам. Даже если они этого не хотят.
– Это как же? – изумился Возницын. – Насильно, что ли?
– Ну, зачем же насильно? Существуют другие, куда более безопасные, а главное, действенные методы. Если, к примеру, поставить продвижение муженька по службе в прямую зависимость от сговорчивости жены…
– Ага, – сказал Возницын. На лице у него проступило выражение брезгливости. – Так этот скрашиватель дамского одиночества в больших чинах?
– Контр-адмирал, – кивнул Одинцов и, заметив легкое недоумение собеседника, перевел: – На суше это соответствует чину генерал-майора.
– Ага, – кивнул Возницын. – Большой человек. И видимо, красавец мужчина. Вроде меня.
– Ничего общего, – возразил Одинцов. – Косая сажень в плечах, греческий профиль… Одним словом, Аполлон, только одетый и при кортике.
Поскольку стаканчики уже опустели, он откусил от сморщенного общепитовского пирожка. Пирожок оказался с капустой, и это было утешительно: говядину или свинину можно подменить чем угодно, от кошатины до человечины, но чем подменишь капусту, да так, чтобы это было незаметно?
– Завидный кавалер, – сказал Возницын, снова наполняя стаканчики.
– Так думали многие, но не все. И тем, кто так не думал, приходилось выбирать, чем поступиться: карьерой мужа или собственными представлениями о том, что такое хорошо и что такое плохо.
– И?..
– И однажды заплаканная жена некоего капитан-лейтенанта столкнулась в подъезде с соседом. Сосед спросил, кто ее обидел. Она не хотела говорить, но он был настойчив…
– На свою голову, – жуя пирожок, подсказал Возницын.
– Так точно, на свою голову. Потому что, когда девушка наконец объяснила, в чем дело, этому соседу пришлось выбирать между тем, что он считал единственно правильным, и так называемой субординацией.
– И что же выбрал сосед?
Одинцов сосредоточенно осмотрел свой правый кулак, на костяшках которого виднелись заживающие ссадины.
–
– Ага, – помолчав, сказал Петр Григорьевич. – И вы, стало быть, послушав меня, решили, что я такой же козел, как этот ваш контр-адмирал?
– Я же извинился, – сказал Одинцов.
– И просили забыть инцидент, – добавил Возницын. —Что ж, забудем. Но, пока не забыли, позвольте выразить вам свое искреннее восхищение. Хотел бы я иметь такого соседа!
– Да бросьте, – поморщился Одинцов. – Что вы, в самом деле? А вдруг я все наврал?
– Сомневаюсь, что вы это умеете, – заявил Петр Григорьевич, снова наполняя стаканчики. – Давайте выпьем за честь – офицерскую, мужскую, ну и женскую, разумеется.
– Ну, давайте, – вздохнул Одинцов, испытывая неловкость и вместе с тем странное облегчение, какое, наверное, должен испытывать искренне верующий человек после исповеди.
За окном спального вагона по-прежнему неторопливо уплывала назад забайкальская тайга. Поезд шел на запад, на Большую землю, но капитана третьего ранга Одинцова это обстоятельство нисколечко не радовало.
Волоча за собой длинные пенные усы, оснащенные мощными моторами резиновые лодки отошли от берега примерно на километр и, заглушив моторы, легли в дрейф, покачиваясь на ими же поднятых волнах, как сытые, усталые чайки. В трех лодках, помимо рулевого, сидело по пять человек – молодых, загорелых и мускулистых парней в одинаковых темных плавках, с металлическими коробками дыхательных аппаратов за плечами, в сдвинутых на лоб масках для подводного плаванья. На бедре у каждого висел в открытой кобуре тяжелый и уродливый четырехствольный пистолет – остроумное, до сих пор никем не повторенное детище советских конструкторов, удачно решивших проблему отвода пороховых газов при стрельбе под водой. С другой стороны размещалась непромокаемая сумка с эластичной горловиной; пистолеты не были заряжены, а лежащие в сумках магнитные мины представляли собой всего-навсего муляжи, поскольку сегодняшнее погружение было учебным. Целью его, как еще раз напомнил сидевший на носу одной из лодок лейтенант – единственный из присутствующих, кто был одет, – было приобретение практических навыков ориентирования под водой и минирования подводных объектов.
Когда инструктаж завершился, лейтенант отдал короткую команду. Лодочные моторы взревели, расстелив над спокойной водой быстро рассеивающееся покрывало голубоватого дыма, и легкие надувные суденышки стали стремительно расходиться веером. Надвинув на лица маски, бойцы начали один за другим переваливаться через борта и с короткими всплесками исчезать под водой. Последним, убедившись, что высадились все, через округлый надувной валик борта кувыркнулся старшина второй статьи Лопатин. После этого лодки снова сошлись, описав по глади бухты три дуги, вместе напоминавшие что-то вроде трилистника, и легли в дрейф. Разрешив рулевым курить, лейтенант сполз с жесткой деревянной банки на мягко пружинящее дно лодки, привалился лопатками к упругой резине борта и закурил сам.