Морской сундучок
Шрифт:
— Как же ты так? — спрашивают. — Почему к берегу не плыл?
А он отмахнулся:
— А куда мне плыть? В мангры?
— А не боялся? Тут акулы, там акулы!
— Сперва боялся, — говорит. — А потом перестал. Какая польза от страха?
— И никого, — спрашивают, — не было?
— Были… Прошли японцы. Позвал — не слышат. Ещё кто-то проплыл; хотел крикнуть — голоса не стало. А что за мной вернётесь, верил. Потому и не уплывал никуда, боялся: вернётесь, а меня нет. Ещё кого-нибудь инфаркт хватит!
— Вот
— Да, — согласились все.
А Веня сказал:
— А змей в-всё р-равно был.
— Ну ладно, передай по вахте: если вдруг ещё выплывет, пусть задержат, — сказал Иван Савельич и пошёл спать.
Но мы ещё долго вглядывались в смутную воду. Ведь сами видели, как уходила к манграм извилистая змеистая линия.
АКУЛЫ НА КРЮЧКЕ
В залив Кач мы вошли вечером. Ни огонька, ни деревца. И тишь стояла такая, что голос глох. Далеко забрались. Посмотришь на карту: справа — пустыня, сверху — Азия, снежные хребты Гиндукуша. А за ними наши пустыни. А там тайга, и только потом, далеко-далеко, Москва. Попробуй доберись!
За бортом шелестели вода и песок. Пробирались мы с осторожностью, как в лоции велено. Тут мель, там затонуло судно. А в полутора милях от затонувшего судна — наша стоянка.
Боцман бросил якорь в мутную воду, тихо сказал:
— Ну и жара. Хоть бы пальмочка где…
— А вон! — показал я на Валерия Иваныча.
«Чудеса ботаники» поливал у трюма ящики с цветами.
— И то верно, — улыбнулся боцман и подошёл к электромеханику.
Сел рядом на железную палубу, погладил железной ладонью зелёные хвостики в фанерном ящике и сказал:
— Хорошо. Пустыня, железо. А тут — на тебе — трава-мурава, чудеса ботаники!
И вдруг с кормы раздался весёлый крик и хохот:
— Ага! Я говорил!..
— И я говорил.
Все потянулись на корму. Там Фёдор Михайлович тянул леску, а на ней билась, растопырив жабры, большая, как сом, рыбина.
— Ну и рыбка! Вот теперь сварим ушицу! — приговаривал Ваня.
— Да ты уж наваришь, — сказал боцман.
— А что? — обиделся Ваня. — Я когда в армии служил, так самому генералу варил!..
Наступила ночь.
Всё притихло, погасло, и только откуда-то издалека пробивался к нам далёкий свет маяка.
С рассвета все, кто мог, бросились на корму. Лески переплетались, как паутина, вспыхивали от солнца, и рыбы шлёпались на палубу одна за другой. Я оттащил на камбуз уже два ведра — лески у меня не было — и бежал с третьим, как вдруг кто-то крикнул:
— Акула!
Один из электриков стал выбирать леску. На крючке, прозрачный от жира и солнца, дёргался
— Вот это улов, — оценил добычу начальник рации.
— Да выбрось ты его! — сказал Ваня. — На что он мне.
Но тут через борт перелез тонкий, чёрный индиец. Это подошли уже баржи с грузом и грузчиками. И на корму к нам торопился их повар. Он увидел акулу, протянул руки:
— Не надо выбрасывать! Дайте нам. Это очень вкусно!
Электрик стряхнул акулёнка, забросил леску и мгновенно вытащил ещё одного.
Повар достал тесак и стал с размаху рубить акулу на куски и бросать в котёл. И я тоже взял леску. Мне тоже хотелось поймать акулу.
ГОВОРИТ «МОСКВА-РАДИО»
Я насадил на крючок кусок рыбы, опустил его в воду и стал ждать. Но акула не дёргала.
— Насади мяса, — сказал артековец и накрошил ножом баранины.
Я продел крючок в кусок мяса, и алый комок быстро пошёл ко дну. Леска тут же натянулась, дёрнулась в глубине и поехала, разрезая воду.
На крючке отчаянно дёргалась тяжёлая серая рыбина. Я схватил её за жабры. Она выгнулась и больно ударила меня шипом.
— О палубу её, о палубу! — крикнул Коля.
Я шмякнул рыбину, выдернул крючок и снова метнул в воду.
Но клёв кончился. Рядом со мной пританцовывал индийский повар, тянул какую-то непонятную песню. От берега к нам шли баржи с мешками. Опять пахло кунжутом, пылью. На краю неба отражался пустынный песок.
Вдруг леску слегка повело.
— Э-эй! Внимание! — сказал Коля.
Леска ушла под корму. Я отвёл её от винта и стал тянуть.
— Дёргай! — крикнул Коля. — Дёргай!
Я потянул быстрее.
Но тут откуда-то сверху меня окликнул Митя. Я показал: тихо — акула.
Но Митя закричал ещё громче:
— Какая акула?! Скорей в рубку! Москва!
— Что? — переспросил я.
— Москва! — крикнул, волнуясь, Митя. — Москва!
Леска полетела в воду, и я со всех ног бросился в рубку.
Начальник рации поднял вверх палец и повернулся в кресле. Он снял наушники, передал мне и поднёс поближе микрофон. Я затаил дыхание и вжался в кресло.
В наушниках зашептало, зашелестело знакомое: «О мама миа!», раздался чей-то крик: «Вася, больше не пущу!»
И вдруг откуда-то донёсся голос:
— «Старый большевик», «Старый большевик», говорит «Москва-радио», говорит «Москва-радио». Сейчас будете говорить. С кем будете говорить?
Я назвал фамилию, домашний телефон и испугался: а вдруг дома никого нет?! Вот так фокус будет! Но всё равно радостно: я слышу Москву! Голос из Москвы. Через пустыню, через хребты Гиндукуша. Кругом пески, волны, индийские акулы, а я говорю с Москвой.