Морской волк (сборник)
Шрифт:
– Через полчаса все пройдет, – успокоил он меня. – А я обещаю, в дальнейшем, воздерживаться от физических демонстраций. Теперь вставайте. Садитесь на стул.
И так как я был игрушкой в руках этого чудовища, то разбор Омара и проповедника возобновился и мы просидели за этим до глубокой ночи.
Глава XII
Последние сутки были наполнены сплошным зверством; оно разразилось от кают-компании до бака, словно вспыхнувшая эпидемия. Я не знаю, с чего и начать. Настоящим виновником всего был Вольф Ларсен. Отношения
Томас Мэгридж – проныра, шпион и доносчик. Он пытался снова втереться в милость к капитану, наушничая на матросов. Я знаю, что это он передал капитану неосторожные слова Джонсона. Последний купил в корабельной лавке клеенчатый костюм. Он нашел его скверным и не скрывал своего неудовольствия. Корабельные лавки существуют на всех тюленебойных шхунах и торгуют всем, что может потребоваться матросу. Стоимость купленного в лавке высчитывается впоследствии из заработка на промыслах. Во время охоты гребцы и рулевые, наравне с охотниками, получают, вместо жалованья, известный пай, зависящий от числа шкур, добытых той или иной лодкой.
Я не слыхал, как Джонсон ворчал по поводу своей неудачной покупки, и все последующее явилось для меня полной неожиданностью. Я только что кончил подметать каюту и был вовлечен Вольфом Ларсеном в разговор о Гамлете, его любимом шекспировском герое, как вдруг по трапу спустился Иогансен, сопровождаемый Джонсоном. Последний, по морскому обычаю, снял шапку и скромно остановился посреди каюты, покачиваясь из стороны в сторону вместе со шхуной и глядя капитану в лицо.
– Закройте дверь на задвижку, – сказал мне Вольф Ларсен.
Исполняя приказание, я заметил выражение тревоги в глазах Джонсона, но не понял, в чем дело. Он же, по-видимому, знал, что ему предстоит, и покорно ждал своей участи. В том, как он держался, я вижу полное опровержение материалистических теорий Вольфа Ларсена. Матросом Джонсоном руководили идея, принцип, правдивость и искренность. Он был прав, он знал, что прав, и не боялся. Он готов был умереть за истину, но остался бы верен себе и не покривил бы душой. Здесь воплотилась победа духа над плотью, неустрашимость и моральное величие души, не знающей запретов и возвышающейся над временем, пространством и материей с такой уверенностью и непобедимостью, какие только бессмертие может ей придать.
Но вернемся к рассказу. Я заметил тревожный огонек в глазах Джонсона, но принял его за врожденную робость и смущение. Штурман Иогансен стоял в нескольких шагах сбоку от него, а в трех ярдах перед ним восседал на одном из вращающихся каютных стульев сам Вольф Ларсен. После того, как я закрыл дверь, наступило молчание, длившееся целую минуту. Его прервал Вольф Ларсен.
– Ионсон, – начал он.
– Меня зовут Джонсон, сэр, – смело поправил матрос.
– Ладно. Пусть будет Джонсон, черт бы вас побрал! Вы догадываетесь, зачем я вас позвал?
– И да, и нет, сэр, – последовал медленный ответ. – Свою работу я делаю хорошо. Штурман знает это, да и вы знаете, сэр. Тут не может быть жалоб.
– И это все? –
– Я знаю, что вы имеете что-то против меня, – с той же тяжеловесной медлительностью продолжал Джонсон. – Вы не переносите меня. Вы… Вы…
– Продолжайте, – торопил его Вольф Ларсен. – Не бойтесь задеть мои чувства.
– Я и не боюсь, – возразил матрос, и краска досады начала проступать сквозь его загар. – Я говорю медленно, потому что я не так давно уехал с родины, как вы. Вы не любите меня за то, что я уважаю самого себя. В этом все дело, сэр.
– Вы слишком уважаете себя для судовой дисциплины, понимаете вы, что я вам говорю? – отрезал Вольф Ларсен.
– Я говорю по-английски и понимаю ваши слова, сэр, – ответил Джонсон, еще гуще краснея при намеке на его неполное знание английского языка.
– Джонсон, – продолжал Вольф Ларсен, считая, по-видимому, предисловие оконченным и переходя к делу, – я слышал, будто вы не совсем довольны купленным вами костюмом?
– Да, я не доволен им. Он не хорош, сэр.
– И вы болтали об этом направо и налево?
– Я говорю то, что думаю, сэр, – смело ответил матрос, не упуская, в то же время, прибавлять после каждой фразы слово «сэр», обязательное по правилам морской вежливости.
В этот миг я случайно взглянул на Иогансена. Он то сжимал, то разжимал свои огромные кулаки и с дьявольской злобой посматривал на Джонсона. Я заметил синяк у него под глазом, след взбучки, полученной им на днях от Джонсона. Впервые я начал догадываться о том, что предстоит что-то ужасное. Но что, этого я не мог себе представить.
– Вы знаете, что ждет тех, кто говорит такие вещи про мою лавку и про меня? – спросил Вольф Ларсен.
– Знаю, сэр, – последовал ответ.
– А что именно? – резко и повелительно спросил Вольф Ларсен.
– То, что вы и штурман собираетесь сделать со мной, сэр.
– Поглядите на него, Горб, – обратился Вольф Ларсен ко мне. – Поглядите на эту частицу живого праха, на это скопление материи, которое движется и дышит, и осмеливается оскорблять меня, и искренно уверено, что оно на что-то годно; которое руководствуется ложными человеческими понятиями права и чести и готово отстаивать их, невзирая на личные неприятности и угрозы. Что вы думаете о нем, Горб? Что вы думаете о нем?
– Я думаю, что он лучше вас, – ответил я, охваченный бессознательным желанием отвлечь на себя часть гнева, готового обрушиться на голову Джонсона. – Его «ложные понятия», как вы их называете, говорят о его благородстве и мужестве. У вас же нет ни морали, ни грез, ни идеалов. Вы нищий.
Он кивнул головой со свирепой вежливостью.
– Совершенно верно, Горб, совершенно верно. У меня нет иллюзий, свидетельствующих о благородстве и мужестве. «Псу живому лучше, нежели мертвому льву», говорю я вместе с Проповедником. Моя единственная доктрина, это – целесообразность. Она на стороне победителей. Когда эта частица дрожжей, которую мы называем «Джонсон», перестанет быть частицей дрожжей и обратится в прах и тлен, в ней будет не больше благородства, чем в прахе и тлене, а я по-прежнему буду жить и бушевать.