Морской волк. 1-я Трилогия
Шрифт:
Хотя даже и в эту неделю забот хватит. Зачем Котельников пришел — проконтролировать, как идет модернизация «Катюш» его дивизиона, К-2 и К-3. И привел К-22, за тем же. На лодки ставятся «Алькоры», новые гидролокаторы, сделанные уже с учетом привнесенного нами, еще полуопытные, полусерийные образцы, фактически ручной сборки — но, на голову выше прежних «Драконов», как день и ночь! А также «Буси», ну про них уже говорилось, приборы управления торпедной стрельбой. И еще кое-что по мелочи, касаемо оборудования. Но, в отличие от К-2 и К-3, экипаж видяевской «Катюши» этой «Буси» пока даже не видел! Ну значит, снова мы в помощь.
Котельников
В общем, жизнь идет по расписанию. А мы скоро уйдем в море — чтобы ни одна вражеская сво… нос из порта высунуть не посмела. Может, удастся «Шарнхорст» на переходе поймать?
А народ как-то незаметно перетекает в танцзал с елкой и музыкой. Особенно молодые. Все съели, выпили, закусили. Мне тоже, что ли, туда? Или к себе на квартиру — спать хочется уже.
— О чем задумались, Михаил Петрович — спрашивает Анечка, незаметно пристроившаяся рядом — печальный вы какой-то, будто и не праздник совсем.
— Год прошел — отвечаю — и мы все постарели. Сижу, смотрю и завидую сейчас, молодым лейтенантам.
— Повзрослели — отвечает Аня — папа у меня в Новый Год именно так говорил. Мы всегда его отмечали, с елкой. Даже когда это запрещено было, как религиозный праздник. Так мы просто тихо собирались втроем, и вместе сидели. И папа говорил — вот мы и стали на год взрослей.
Удивляюсь, затем вспоминаю, что было такое, в начале тридцатых. А вновь разрешили праздник и елку, странно слышать, в тридцать седьмом! Или в тридцать шестом, точно не помню. Но, нерабочим праздником Первое Января в СССР стало лишь в конце сороковых. А про Рождество говорить стали уже в перестройку.
— А при чем тут религия? — говорю — к Рождеству этот день отношение имеет не больше, чем день зимнего солнцестояния. Просто, день этапный — когда надо взглянуть на отрезок прожитой жизни, и наметить следующую цель. Свою, личную цель, на этот период. Как же без этого?
— А если нет цели? — спрашивает Аня — вы, Михаил Петрович, в море уйдете завтра, или через неделю. А меня, дядя Саша сказал, не пустят больше на фронт. Папа у меня очень добрым был. И мама — светлой, солнечной, так про нее говорили. За что их убили, фашисты проклятые? Я себе поклялась, что в ответ сотню их убью. А сделала — пятеро в Минске, ну если двух полицаев считать, семнадцать в кафе, и тридцать два в отряде — едва половина.
— И еще двадцать один — напоминаю — или Александр Михайлович ошибся?
— Те не в счет. Может, их не насмерть. В госпитале отлежатся — и снова будут наших убивать!
— А дальше? Вот если бы довела счет до ста. После что?
— Убили бы меня — отвечает она серьезно — смеяться будете, Михаил Петрович, но, я там просила, Бога или судьбу, дай мне счет свести, а после делай что хочешь!
И ведь вижу, не шутит! Решила так. Красивая, молодая, ей бы детей родить, а не свою жизнь отдавать за полсотни каких-то фрицев! И что мне с этим делать?
— Завтра вместо работы, ты у меня кино будешь смотреть.
— А вы много фашистов убили, Михаил Петрович?
— А считай! Вот только уговоримся, об оружии. Когда снайпер на спуск нажимает, или я лодку в атаку вывожу, и приказываю, торпедами залп — разница ведь лишь в количестве железа? Два крейсера тяжелых, штатный экипаж по тысяча шестьсот, а в реальности обычно больше. «Лютцов», недолинкор, тысяча сто. Два крейсера легких, по девятьсот. Эсминцы, девять штук, по триста. Подводные лодки, двенадцать штук, по полсотни, зато отборных — знаешь, сколько моряка-подводника учить надо? Эскортная мелочь, шесть штук — считай по сотне команды. Да еще три тысячи пехоты на войсковом транспорте. И еще восемь транспортов обычных, сколько там утопло, даже примерно не знаю. Еще «Шеер», тысяча сто в плен, так до конца войны дай бог, половина доживет. Туда же и лодку, «U-251». «Тирпиц» били, при нашем непосредственном участии. Всего считаем, четырнадцать тысяч, одних лишь утопших — даже поровну на весь экипаж «Воронежа», выходит больше чем по сотне. Так что если тебе полсотни не хватает, для очистки совести — я тебе с чистой душой от себя уступлю. Мне не жалко, мы до конца войны еще утопим. Ну а про освобожденный благодаря этому Север, и очень крупно изменившемуся ходу войны, из-за нашей информации, я вообще пока промолчу!
А ведь и верно, подумал я, говорят, мы проигрывали, потому что у немцев был опыт войны? Но, кто помнит, что и вермахт в САМОМ НАЧАЛЕ — отнюдь не блистал!
Как в 1936 в Рейнскую зону они войска вводили, и один их батальон заблудился — с полицией искали? В Австрию вступали — тридцать процентов техники по пути вышло из строя без всякой войны? Польша, на начало — «такой пехоты как в 1914 мы и близко не имеем», «на передовой пулеметы не стреляют, боясь себя обнаружить», «командиры не умели управлять танковыми соединениями». Опыт на двадцать второе июня? Давай посчитаем!
Польша — воевали месяц (первое октября, уже все). Дания и Норвегия — участвовал не весь вермахт, а несколько дивизий, три месяца (хотя в принципе все уже было решено в самый первый, за Нарвик долго бодались). Франция, великая и могучая, европейский гегемон? Странную войну не считаем — что она дала реальному боевому опыту? С 10 мая тоже считай по июль — три месяца. Ну и Югославия с Грецией — два неполных месяца, апрель-май сорок первого, и тоже не весь вермахт, а меньшая часть. И сколько выйдет в итоге? Даже если сложить Норвегию с Францией, что неверно, там времена перекрывались — и то выходит девять месяцев!
И это, весь их довоенный опыт? При том, что и у нас были Хасан, Халхин-Гол, финская? Да и «освободительный поход» на Западную Украину и Белоруссию, и ввод войск в шпротские республики, вполне можно с их Австрией и Чехословакией сравнить? Плюс еще «интернациональный долг» в Китае и Испании, там немногие были, зато спецы: летчики, танкисты. А в сумме-то выходит, почти одинаково!
Мысли мои подтверждаются тем, что немцам у нас было плохо воевать зимой. Ну не было у них ничего подобного в Европе! Не успели научиться.