Моряна
Шрифт:
Пошатываясь, старичок без шапки направился к двери.
— Постой! — крикнул Матрос и, опередив маячника, загородил ему дорогу. — Слушай до конца, Максим Егорыч! Глушу тревожить не стану. Слушай вот!.. Должно, знаешь ты, как в городе купцов-рыбников тряхнули. Скоро и здесь мы своих за жабры возьмем. Крепко возьмем! Вот так!
Он метнулся к бочке и, схватив воблу, ожесточенно оторвал у ней жабры.
— Видал, как будем расправляться с дойкиными? Не гляди, что ноги у меня нет, зато сердце горит!
Швырнув
— А Митька твой что делает? На рыбников ловит, путается с ними... Ему, комсомолу, надо было в первой нашей шеренге быть, зачинать общее, артельное дело. Так я говорю?
Прислонясь к стене, Егорыч молчал.
— Так или не так я говорю? — настойчиво спрашивал Матрос и тряс старика за плечо. — Классу у Митьки нету, вот оно что! Справедливо говорю?
Он долго тряс маячника, переспрашивал его, потом угощал водкой и снова тряс, но Егорыч был нем как рыба.
— А ты, — укоризненно добавил наконец Лешка, — Глушу с этим дерьмом спутываешь. Знаю я: и Митька и Глуша на маяке сейчас... Опять ты Глушину жизнь, Максим Егорыч, попортишь. Поверь мне: попортишь, как тогда попортил, — не дождался меня с фронта и выдал ее за Беспалого...
Егорыч, держась за плечо ловца, прошел к ящику и бессильно опустился на него. Вытащив из кармана маленький порыжелый кошелек, он вынул из него червонец и, передавая его Матросу, едва слышно попросил:
— Сбегай, Лексей, купи еще бутылку горя...
Дымный, оранжевый шар солнца уже сползал к морю, когда Егорыч и Лешка подъезжали к маяку.
В небе ярко горели облака; зарево пылало буйным пожарищем.
Вдали на закате виднелся маяк, отчетливо выступали переплеты его черных стропил.
Всю дорогу маячник и Матрос ехали в обнимку, пели песни, целовались; зазвонисто гремела гармонь...
Еще в Островке, как только Лешка нашел лошадь для переправы старика на маяк, он ухарски прокатил его несколько раз по поселку. Стоя в санях, ловец громко кричал на лошадь, свистел, гикал, в надежде, что он целиком завладел Егорычем:
— Н-но!.. Поехали с орехами!..
В припадке радости Матросу было море по колено.
— Держись, Максим Егорыч! Н-но!..
Лицо его восторженно сияло.
Он крутил кнутом, орал на лошадь, бестолково гнал ее, часто наскакивал на сугробы, а при крутых поворотах чуть не вылетал сам из саней.
Ему хотелось, чтобы весь поселок знал и видел, что он кутит с отцом Глуши.
— На маяк! Пшла-а!..
За санями бежали ребятишки, — они свистели, кричали, смеялись; но когда кто-либо из них хотел присесть на задок, Лешка наотмашь стегал кнутом.
— Н-но-о! На мая-ак!
У матроса была лихо заломлена на затылок бескозырка, специально по этому случаю вынутая из ящика; ленты бескозырки развевались, словно флажки. Подпрыгивая, Лешка крутил над лошадью кнутом
— Ой, Лексей!.. — кричал он. — Гляди не выбрось! Ой, ой!..
Придерживая лошадь, Лешка выхватывал из рук Егорыча гармонь и, разухабисто гремя колокольчиками, ударял во все ее девять медных голосистых ладов:
Все пропьем, гармонь оставим, Э-эх, Волга-матушка река!.. Плясать Глушеньку заставим, Э-эх, заливает берега!..Он до хрипоты надсаживался в припевах и, вскидывая гармонь, отрывал под нестерпимый звон ее колокольчиков оглушительные переборы; потом бросал гармонь в руки маячнику и снова гнал лошадь по поселку.
— На маяк!..
Из окон домов выглядывали ловцы и рыбачки. Одни, осуждая, качали головами, другие сумрачно усмехались, третьи выбегали на улицу, шушукались, строили догадки.
А Лешка с маячником снова появлялся то в одном, то в другом конце Островка...
Завидев черный скелет маяка, Егорыч будто сразу отрезвел. Он поднялся на колени, насупился и тронул ловца за плечо:
— Постой, Лексей! Станови коняку!
Матрос непонимающе посмотрел на старика.
— Станови, говорю, коняку! — И Егорыч перекинул ногу за ободку саней.
Лешка придержал лошадь.
— Чего ты, Максим Егорыч?
Маячник вылез из саней и неожиданно заявил:
— Ты поедешь назад, а я пойду на маяк.
— Максим Егорыч!..
— Слушай, что говорю! — строго оборвал маячник. — Глуша пьяных не любит, а мы с тобой — в стельку. Правильно? Ругаться она будет, выгонит непременно, а то и хуже... А через три дня — заявляйся в гости.
Он лукаво прищурил глаз:
— Понял?.. Да принарядись немного.
— А если завтра?.. — и Лешка в тоске посмотрел на порванные алые мехи гармоники.
Старичок подумал, почмокал губами и пьяно замотал головой:
— Нет, нет... Через три дня, Лексей.
— Уедет она с маяка...
— А ты слушай, что говорю: никуда не уедет! — И, обняв Матроса, Егорыч смачно поцеловал его в губы.
Пошатываясь, маячник пошел по протоку к камышам, которые прочной стеной окаймляли берега. Войдя в камыши, он быстро продрался через крепь на высокий берег.
Взглянув на проток, Егорыч махнул Лешке рукой:
— Валяй обратно!
Ловец недвижно сидел в санях.
Запахнув полушубок, старичок двинулся к маяку. Он то и дело спотыкался и, когда входил в глубокие, забухшие на ветру и солнце снега, едва вытаскивал ноги из провалов и, часто падая, громко смеялся, что-то лопотал.