Мощеные реки
Шрифт:
— «Пржевальский»! «Пржевальский»! Куда ты лезешь!..
— Привет тебе от Васьки Петрачкова. Рыбы? Ну подходи, зальешься…
— Мимо дал…
— «Рыба», спасибо за наводочку, спаси…
— Гони его… Он привык побираться…
— «Чехонь», «Чехонь», да выходи же ты…
— Как у тебя? У меня навалом… Как у тебя?..
— И таких дураков море держит…
— Сам ты дурак…
— Девятый, девятый! Так держать… Шлюпку!
Я не видел более азартной охоты. Рыжеватые волосы наводящего Лени сделались мокрыми, голос охрип. Самолет закладывает страшные виражи. Не только снимать, сидеть не могу.
Лежу на мягком
— Как ты думаешь, сколько центнеров взяли?
— Тысяч тридцать, пожалуй…
Стараюсь представить себе эту гору селедки.
— Шлюпку! — хрипло кричит в микрофон Ленька.
Все новые и новые корабли спешат к рыбному месту, но пилот поднимает руку с часами: «Только-только успеть вернуться». Восемь часов вертелись.
По одному идут к берегу тяжело осевшие корабли. Берег еле сквозит в синих размывах туч.
Бухта Сомнения, Бухта Ложных Вестей… В наушниках по-прежнему перекличка. Страсти поулеглись, но предмет разговора прежний: пошла селедка. И на берегу уже знают: пошла. Пошла жирная олюторская селедка.
* * *
На берегу говорят: «Надо следить за усами, если Тимин книзу гладит усы — плохо дело. Если в сторону гладит — пошла селедка». Я знал эту шутку и улыбнулся, когда увидел усатого председателя.
— Ну что, пошла?
— Пойти-то пошла…
И второго председателя я застал не очень веселым. Я приехал в самый дальний колхоз на олюторском берегу и услышал те же слова:
— Пойти-то пошла…
Первый раз за десять лет председатель колхоза имени XX партсъезда так озабочен. Он сказал даже: «Вот путину закончим, соберемся — и прямо к Косыгину». Чтобы понять, что к чему, надо знать предысторию.
В 1957 году молодой парень Георгий Бородин, ходивший по Камчатке топографом, попросился председателем в самый отсталый колхоз.
В райкоме пожали плечами: «Попробуй…»
Колхоз и в самом деле был хуже некуда. Вот опись хозяйства в бухгалтерской книге: «Рабочий бык — один. Коров — четыре. Лошадь — одна. Борона — одна. Лодок — шесть. Денег на счету — 72 рубля». И все. Было оленей две тысячи — как раз перед этим годом пали от гололедицы. Шестьдесят землянок грустно дымили на безлюдной речке Апуке. Новый председатель принял хозяйство…
Проследим в тех же бухгалтерских книгах, как обернулись дела в колхозе. Прошел год с небольшим — пять миллионов дохода! Еще год — двадцать один миллион. В 1961 году доход был тридцать пять миллионов. И так год от году…
Конечно, это похоже на сказку. Но я выписал все это из аккуратно переплетенных, строгих документов. Да вот и кипа газет с портретами председателя. Можно до мелочей проследить, каким образом колхоз-бедняк стал великаном и богачом.
Но больше всего удивляла последняя страница в бухгалтерской' книге. Я уже сказал, что застал председателя невеселым и озабоченным.
— Пойти-то пошла… Понимаешь, три месяца люди не получают зарплаты. Гора долгов у колхоза, газеты не на что выписать. Вот вчера пришла бумага с верфи (мы у них корабли заказали). Требуют денег, больших денег. Расходы у нас — по доходам. Расходы большие, а доходы в этом году… Поедем-ка в Усть-Пахачи, поглядишь — легче будет понять…
Усть-Пахачи — местечко в устье реки на берегу океана. Осенью это самое шумное, самое бойкое место на всей Камчатке, а может быть, и на всем Дальнем Востоке. Сотня
Чайки кричат, мужская ругань, гудки. Дощатые большие, как ангары, засольные сараи тянутся вдоль песчаной косы. Горы соли. Горы бочек. Настоящий горный хребет из бочек и ящиков! А внизу, у самой воды, как будто лото рассыпали из мешочка — бочки уже посоленной селедки.
Сырой ветер треплет полинялые, закопченные флаги на кораблях. На чьей-то палубе медведь рявкает на цепи, кто-то упал за борт — кидают спасательный круг и веревку. На берегу малый в желтой рубахе оседлал бочку, горланит: «А я иду, шагаю по Москве…» И по всей косе — лихорадочная работа. Вспухли жилы рыбных насосов, стучат молотки по днищам бочек, слова пароходных команд и просто крики: «Давай, давай!» Днем при солнце, ночью при фонарях идет рыба из перегруженных трюмов в брезентовые чаны, из чанов — в бочки. Люди меняются, уходят поспать в палатки или дощатые крытые толью времянки и потом снова — к чанам, к рыбным насосам. Восемь тысяч людей собираются к осени на песчаной косе. Большей частью это вербованные из разных мест: из-под Тамбова, Рязани, Горького… К зиме утихают страсти на берегу. Люди вернутся домой в городки и деревни. А сейчас самый-самый азарт — идет селедка.
* * *
Двадцать семь рыбных баз уместилось на песчаной косе. Все камчатские рыбокомбинаты держат на косе свою базу, сахалинцы сюда приходят ловить, с Приморья приходят.
Ловят все, кто только может поймать. Скорее, скорее, без задержки, время дорого… Удобная рыба — селедка. Один раз зацепил — сразу и план, и деньги. Селедку тут называют «легкой рыбой».
Сами рыбаки называют, хотя ловить ее — адский труд. Ловили селедку без оглядки на завтра.
Десять лет Олюторский залив посезонно колотит селедочная лихорадка. И все хорошо было: и деньги, и план, и слава. Но вот получилась заминка, и не заминка даже, а преддверие беды, если рассуждать строго.
Сравнительно легкая и выгодная добыча породила азарт, неосмотрительность — скажем более резкое слово — хищничество. С начала сезона армада судов собиралась в заливе, и начиналась азартная охота. Кто больше захватит.
Чуть ли не половина селедки в этом азарте «сыпалась между пальцами». Зацепил, например, сейнер две тысячи центнеров, а залить в трюм можно сто пятьдесят (с нарушением норм судоходства — двести — триста). Куда остальную?
Позвать бы соседа, ему отдать. Некогда, каждая минута — большие деньги. Вывалил мятую рыбу за борт и ходом на базу. Дошел. А на базе очередь. Простоял — триста центнеров в третий сорт превратились, невыгодно сдавать — за борт! Вот так и сгинули две тысячи из невода. И у другого так, и у третьего. Сегодня, завтра, несколько лет подряд…
На берегу та же картина. Засолили партию рыбы. Заплатили и рыбаку, и засольщику, и за бочку заплачено. Вдруг выясняется: много продукции накопилось, не скоро вывезут, а тут другого сорта пошла селедка, более жирная.
Что делать? На свалку! Я видел это печальное кладбище рыбы. Тысячи бочек! Их пытались жечь, чтобы глаз не мозолили, но трудоемкое оказалось дело, рабочую силу «надо было сосредоточить на лове». И вот лежат обгоревшие бочки, летают над ними вороны и сороки.
Вы скажете: а как же «дебет-кредит»? Все покрывала олюторская селедка…