Мощеные реки
Шрифт:
В трудное время все сразу поднимались из пепла. И у кого же будут сомнения — через два года мы увидим новый Ташкент. Не лишне вспомнить: во время войны город приютил тысячи эвакуированных семей, тысячи детей приютил под своей крышей. После войны Ташкент не спешил просить на строительство деньги — «пусть построятся пострадавшие от войны». Потому и много было в Ташкенте глиняных, рухнувших теперь двориков. Наш общий долг — выстроить новый Ташкент. Город, ставший известным миру, должен стоять на земле красивым и прочным…
Два дня назад я улетал из Ташкента. В центре города уже началась расчистка места для новых домов. Руками, кранами
Лица не видно от пыли. Провел танкист рукавом, обозначился нос и глаза. Глаза красные от пыли и духоты.
— Хлопцы, воды!
Жадно глотает из фляги. Стараюсь перекричать рев танка:
— Парень, откуда?! Как зовут?!
— С Украины! Владимир Хоменко!
Люк закрывается. Танк снова исчезает в облаке глиняной пыли.
— Новый толчок?..
В толпе переглядываются: из-под земли или что-то за танком рухнуло.
— Ничего, все утрясется…
Все улыбаются. Я уже несколько раз слышал эту облетевшую город фразу: «Ничего, все утрясется». Люди многое могут терять, но если город, пережив бедствие, не разучился шутить, значит, у города много здоровья, чтобы подняться на ноги.
Фото автора. Ташкент — Москва.
15 мая 1966 г.
С гитарой мимо пожара
Да, с гитарой мимо пожара. Остановились, пожужжали кинокамерой и пошли, позванивая гитарой, с очень хорошей туристской песенкой про кеды, про рюкзак и все про ту же гитару. Пошли мимо горевшего леса, мимо деревенских мальчишек, тушивших огонь…
Дело было в минувшее воскресенье во Владимирской области, в Петушковском районе. Мы сидели с лесником у калитки, когда прибежал вот этот мальчишка, Сережа Танин. По лицу у мальчишки ручьями катился пот, чумазый, еле выговорил:
— Пожар… там…
Сережа Танин. Это он бежал сказать о пожаре и тушил его вместе со взрослыми.
Собирая по пути ребятишек и баб с метлами и лопатами, мы побежали в глубь леса.
Лесной пожар — страшное бедствие. Хвойный подстил в соснах горит, как порох. Бежишь, и огонь догоняет ребят. Небольшие сосенки вспыхивают, будто политые керосином. Треск, гул, плотная пелена дыма, и в дыму — красные языки. Вот-вот языки доберутся к веткам высоких сосен, и тогда загудит верховой пожар, и его уже не собьешь метлами.
Все живое из дымной полосы леса панически убежало и улетело. А люди спешат навстречу огню. Мальчишки первыми добежали. Их еле видно в дыму: хлещут ветками по огню, пятятся, протирают глаза и опять к огню. Огонь норовит окружить, зайти сбоку — то и дело приходится убегать по жгущей подошвы черной земле… Не могу
— Слава богу, Сережка прибежал вовремя, — сказал лесник.
И только теперь заговорили о цепочке людей с рюкзаками. В самый разгар они прошли мимо тушивших пожар. Они спешили к поезду. У них было только две-три минуты, остановиться с кинокамерой, чтобы потом в городе за чашкой кофе рассказывать: вот он каков, лесной пожар. Ничто не помешало им допеть хорошую туристскую песню… Жаль, что мы не узнали хотя бы одну фамилию. Но все равно, этот случай — хороший повод сказать несколько слов о нашем брате, по воскресеньям с рюкзаком уезжающем в лес.
Нас невозможно уже сосчитать. Субботние и воскресные поезда едва-едва успевают перевозить нас за город. И, конечно, этому надо радоваться — воскресный день человек должен проводить под небом, а не под крышей. Но давайте глянем со стороны на себя. Вызывающая небрежность в одежде, вызывающее поведение.
Разве не замечали, как в вагоне люди стараются пересесть от растерзанной, расстегнутой, нечесаной и грубой компании с транзисторами и гитарой. Согласен, не все такие. Бывает, люди, наоборот, садятся поближе к туристам и даже подпевают и домой приносят из вагона туристскую песню. Но это говорит о том лишь — турист туристу рознь.
Поглядите на идущих по лесу ребят, до зубов вооруженных музыкальными аппаратами. Они могли бы услышать птиц, они могли бы кое-что интересное услышать в шуме деревьев, в плеске лесной воды. Простая тишина дает человеку радость. Нет, слушают только эту свистящую музыку из маленьких никелированных ящиков.
Жаждущий тишины бежит, услышав это музыкальное шествие. Но куда бежать? Нас ведь тысячи с рюкзаками в лесу.
Мы идем, оставляя после себя надписи на березах. Ах, как хочется увековечить себя, и мы пишем: «Коля + Нина», «Здесь отдыхал Михаил Назаров», уравнения с двумя неизвестными, чертим ножом на березах. Мы оставляем бутылки, «остроумно» надетые на сучок, мы ломаем верхушку у маленькой елки, и елка, имевшая несчастье уродить для нашей потехи шишки, уже не будет теперь кверху расти. Муравейник — сейчас же палкой ткнуть, разгрести, а то и поджечь. Ах, как славно суетятся, мечутся муравьи! Разве кто-нибудь знает из нас, что один-два муравейника спасают от порчи вредителями гектар леса и что кое-где лесники специально муравьев поселяют. Славно горит муравейник! Пошли с музыкой дальше. Птичьи гнезда… Разве птица упрячет гнездо от нашего глаза. У нас ведь тысяча глаз. Все заметили, разорили и по существу ничего не увидели…
Теперь оглянемся, покидая привал. Поломанные деревья. Бутылки. Жестянки из-под консервов. Куча бумаг. Сборщик утиля озолотел бы, пройдись он по следам наших привалов. Кажется, простое дело: сжечь бы или аккуратно закопать мусор. Нет, никому из семи — десяти человек веселой компании это и в голову не приходит. А замечали, наверно: на таком месте в другой раз привал делать уже не хочется. Неприятно. Так же, как неприятно спать на простынях, на которых до тебя уже спали.
Вернемся к пожару. Воздадим похвалу деревенским мальчишкам, тушившим его наравне со взрослыми. А мы? Мы с рюкзаками равнодушно мимо прошествовали. Согласен, не все бы так поступили. Но даже и одного факта достаточно для тревоги. Такое равнодушие преступно.