Мошенник. Муртаза. Семьдесят вторая камера. Рассказы
Шрифт:
— Ясно, братишка, достаточно. Пожалуйста, следующее.
Я полагался на первое стихотворение больше всего. Но нечего делать, стал читать другое. Прочел первую строфу.
— Скверно!
Кровь бросилась мне в голову. Еще одно стихотворение.
— Отвратительно!
Дальше я читать уже не мог.
— Зачем, брат, все эти словесные выкрутасы, это, простите меня, словоблудие? Вы пишете о том, чего не чувствуете и не знаете. Неужели вы не понимаете, что клевещете на себя, выставляя себя в комическом виде?
Назым продолжал говорить. В его речи мелькали выражения „реализм“, „социальный реализм“, „искусство и действительность“. Но я уже ничего не соображал».
Назым
Назым Хикмет предложил заниматься под его руководством сперва французским языком, потом философией и политэкономией.
«В ответ я только и мог, что мотнуть головой, — вспоминал Орхан Кемаль.
— Даете слово заниматься без устали и лени?
— Даю.
Он протянул мне руку.
— Ну вот и прекрасно».
Изо дня в день три с половиной года проходил «свои тюремные университеты» Орхан Кемаль. Он не только выучил французский язык, он овладел знанием законов общественного развития. И это перевернуло все его представления о жизни и о назначении искусства. Вскоре он сжег тетрадь со своими стихами, которые были его утешением два долгих тюремных года, — он не нуждался больше в утешениях. А через некоторое время написал свой первый рассказ «Рыба», опубликованный в 1940 году газетой «Ени эдебият» («Новая литература»), которую издавала прогрессивная турецкая писательница Суад Дервиш.
Когда, отбыв свой срок, Орхан Кемаль в 1943 году вышел из тюрьмы, у него была уже готова для печати книга рассказов и вчерне закончен первый роман.
На родине, в Адане, Орхана Кемаля настигло напутственное письмо учителя. «В тебе — великолепные задатки рассказчика, романиста, — писал из бурсской тюрьмы Назым Хикмет. — И нет никаких причин, по которым ты мог бы потерпеть неудачу. Ты храбр. Правда, тебе немного недостает образования, но это можно возместить. Ведь каждый день ты носом к носу сталкиваешься с самой неприкрытой, голой реальностью. И если ты будешь и впредь работать так же много, как сейчас, то в недалеком будущем подаришь турецкому народу и всем народам земли отличные произведения. Я очень верю в тебя».
Назым Хикмет не ошибся. Но прошло еще пять лет упорного труда и лишений, прежде чем нашелся издатель, который решился выпустить книги Орхана Кемаля.
«Самая страшная тюрьма та, которая построена у тебя в голове», — говорил Назым Хикмет. Путь к правде, к пониманию действительности вообще нелегок, а для «маленького человека», да еще в Турции, — тем более. Орхан Кемаль, сам прошедший подобный путь, знал это по опыту. И, выйдя из стен тюрьмы, он своими книгами хочет облегчить этот путь читателю.
В произведениях Орхана Кемаля как бы выстроены две модели жизни и общества — действительная, реальная, и ложная, иллюзорная. Эту ложную, вот-вот готовую рухнуть, но живучую модель действительности власть имущие поддерживают всеми доступными им способами: от религиозных проповедей в мечетях до политической демагогии, от псевдоромантической сентиментальной поэзии и бульварной литературы до новейших средств массовой информации. Столкновение иллюзий, построенных в голове маленького человека, будь то герой рассказа, читатель или же сам рассказчик, с голой, неприкрытой реальностью составляет содержание главного конфликта всех произведений писателя и определяет их стилистику.
Орхан Кемаль — рассказчик
Герой рассказа, тюремный надзиратель Галип, ищет забвения от скуки и грязи обыденной жизни в «неземной, божественной» любви, о которой ему рассказывает романтическая литература, которую ему показывают в кино. Когда в ответ на его любовное послание, полное банальных слов «о таинстве смерти», «о женщине, которую бог создал неуловимой, как мираж», его возлюбленная говорит ему о таких прозаических вещах, как хлеб и мыло — ведь от них зависит их жизнь, — надзиратель чувствует себя оскорбленным.
Галип в конце концов понимает свою ошибку. Но цель писателя не в том, чтобы прозрели его герои — в книгах Орхана Кемаля мало так называемых «положительных» героев. Его цель в том, чтобы положительным образом изменить читательские представления о жизни.
Орхан Кемаль не берет на себя роль судьи, не обращается с гневным словом к власть имущим. Как писатель он вообще не становится в позу этакого всезнающего, всепонимающего господа бога. Он заставляет нас вслушаться в речи своих героев, вдуматься в обстоятельства их жизни и самим делать выводы, если их не в силах сделать персонажи его произведений.
Селяхеттин-бей, чиновник лесного ведомства из другого тюремного рассказа, «В мире шла война», — пример антигероя. Человечек с усиками под Адольфа Гитлера, поддавшись профашистской пропаганде — в годы войны ей в Турции ничто не противостояло, — он возомнил себя «большим» человеком. Разжился на взятках и решил, что ему все позволено. Рассказ этот — история деградации личности, полного нравственного падения «маленького человека», не желающего и не способного отказаться от своих бесчеловечных иллюзий. Но странное дело, наряду с презрением мы ощущаем жалость и грусть писателя по униженному в облике Селяхеттин-бея человеческому достоинству.
Орхан Кемаль отчетливо сознает свое место романиста в классовом обществе. Мир собственничества отрывает поступки от чувств, превращая все в товар, машинизирует и деморализует человеческую личность, разрушает ее. Но люди не только объект воздействия общественных условий. Они, конечно, его продукт, но лишь они, эти же самые люди, могут и должны изменить самое общество. Здесь глубинный источник любви Орхана Кемаля к людям, к своему народу, источник его оптимизма.
В настоящем томе русский читатель впервые знакомится с одним из лучших произведений Орхана Кемаля, созданных на тюремном материале, — повестью «Семьдесят вторая камера». В этой небольшой по объему вещи, состоящей из диалогов и внутренних монологов, писателю удалось уместить такое количество мыслей, вызвать столько ассоциаций, нарисовать запоминающиеся характеры стольких людей, что она стоит иных многотомных эпопей. С безжалостной правдивостью изображает он толпу, доведенную до отчаяния голодом и бесчеловечными условиями тюремного существования. За косточку от маслины, окурок, рваный мешок арестанты готовы растерзать друг друга. Но, вслушиваясь в их голоса, читатель в этой потерявшей человеческий облик толпе различает людей с разными судьбами, неповторимой индивидуальностью. Сливаясь в кульминационные моменты повести в один общий хор, их голоса начинают звучать как голос самого порабощенного народа.