Московская хроника 1584-1613
Шрифт:
Для участия в этом празднестве стекаются бесчисленные тысячи людей. Все, что только может ходить, отправляется туда, и там происходит такое скопление народа, что слабым, малосильным людям нельзя находиться там, если они хотят сохранить здоровье. Осла должен вести Андрей Гундоров. Поскольку, однако, из-за запрещения этого праздника народ еще больше озлобился и получил повод говорить, что лучше умереть всем, чем отказаться от празднования этого дня, то им разрешили праздновать его, только вместо царя пришлось одному из знатных московитских вельмож, Андрею Гундорову, вести под уздцы осла (патриарха, сидящего на осле) до Иерусалимской церкви. Но немецкий и иноземный полк и все поляки были в полном вооружении и начеку. Начальникам все же удалось разведать, что московиты задумали обман и что-то собираются затеять и что сам патриарх — зачинщик всего мятежа и подстрекает народ к тому, чтобы, раз в Вербное воскресенье мятеж не состоялся, поднять его на Страстной неделе.
Узнали они также, что все князья и бояре держат на своих дворах множество саней, нагруженных дровами, чтобы, как только начнется смута, вывезти их на улицы и поставить поперек, так что ни один всадник не сможет проехать по улицам, и поляки не смогут выручить друг друга, так как они рассеяны в разных местах по городу.
Поэтому наместник господин Гонсевский и полковник иноземцев Борковский дали
404
Вербное воскресенье, в которое обычно совершалось торжественное шествие патриарха на осле, красочно описанное Буссовым, в 1611 г. было 17 марта. Маскевич, так же как и Буссов, подчеркивает опасения поляков, что в этот день вспыхнет народное возмущение. “Наступает вербное воскресение, когда со всех сторон стекается народ в Москву, — пишет он. — У нас бодрствует не стража, а вся рать, не расседлывая коней ни днем, ни ночью”. (Н. Устрялов, ч. II, стр. 60). О том, что праздник был сначала запрещен и что должность царя во время этого праздника исполнял боярин Гундоров, говорится лишь в записках Буссова. Гермогена действительно считали “зачинщиком всего мятежа”, к нему приставили воинскую стражу и “не пускали к нему ни мирян, ни духовенства; обходились с ним то жестоко и бесчинно, то с уважением, опасаясь народа” (М. Н. Карамзин, т. XII, стлб. 169).
Увидев, что в понедельник немцы со всем, что у них было, направляются в Кремль, так же как и иноземные солдаты, московиты поняли, что наверное их замысел открыт. Так начинается мятеж. Они просовещались день и ночь, как помешать тому, чтобы все воинские люди собрались в Кремле и перед Кремлем, и затем во вторник, утром 19 марта, московиты начали свою игру, побили насмерть многих поляков (которые эту ночь проводили еще на своих квартирах), сделали больверки и шанцы на улицах и собрались во множестве тысяч.
Наместник послал к ним несколько отрядов конных копейщиков, которые должны были помешать подобным их намерениям, но московиты на них не обратили никакого внимания. Московитские стрельцы (это аркебузники) так в них палили, что много и людей и коней полегло на месте. Если бы не было в крепости набранного из немцев и других народностей полка мушкетеров, а также и поляков, то в тот день едва ли остался бы в живых хотя бы один из этих 5000 конных копейщиков, ибо московиты уже сильно взыграли духом, увидав, как много поляков сбито с коней и какое множество отрядов отступило. Они так ужасно кричали и вопили, что в воздухе стоял гул; к тому же в тысячи колоколов били тревогу.
400 мушкетеров выполняют свой долг. Когда поляков столь бесславно проводили пулями и стрелами снова до ворот Кремля и на них напал великий страх, капитан иноземных ратников господин Яков Маржерет в восемь часов по нашему времени выслал из Кремля на Никитскую улицу три роты мушкетеров, в совокупности всего только 400 человек. Эта улица, длиною в четверть путевой мили, имела много переулков, в которых за шанцами и больверками укрылось 7000 московитов, нанесших большой урон полякам. 400 мушкетеров напали in nomine Domini [405] на николаитов (die Nicolaiten) за первым больверком и так успешно стреляли, что те по многу человек сразу, как воробьи, в которых стреляют дробью, падали на землю. Поэтому с добрый час был слышен ужасающий гул от московитского боевого клича, от гудения сотен колоколов, а также от грохота и треска мушкетов, от шума и завывания небывалой бури, так что поистине слышать и видеть это было очень страшно и жутко. Солдаты тем не менее так стремительно нападали по всей улице, что тут уж московитам стало не до крику и они, как зайцы, бросились врассыпную. Солдаты кололи их рапирами, как собак, и так как больше не слышно было мушкетных выстрелов, то в Кремле другие немцы и поляки подумали, что эти три роты совсем уничтожены, и сильный страх напал на них. Но те вернулись, похожие на мясников: рапиры, руки, одежда были в крови, и весь вид у них был устрашающий. Они уложили много московитов, а из своих потеряли только восемь человек.
405
Во имя господа.
С того берега Неглинной (это маленькая речушка в городе) снова послышался сильный крик московитов, которые сделали и там на улицах шанцы и сильно били в набат. Тогда эти три роты отважились пойти и туда тоже, и бог помог им одержать там победу. В течение двух часов они бились с московитами на одном и том же месте, пока не одолели их. Но затем снова собралась толпа на Покровской улице. И так как через некоторое время 400 солдатам стало невмоготу так долго и так далеко бегать с тяжелыми мушкетами в руках и столько часов биться с врагом, стрелять, рубить и колоть, то полковник Борковский выпустил несколько отрядов конных копейщиков, которые должны были прийти им на помощь. Московиты вынуждены оставить город. Поскольку они не могли добраться до московитов на конях по разрытым улицам, полковник приказал поджечь на всех улицах угловые дома, а дул такой ветер, что через полчаса Москва от Арбата до Кулижек была вся охвачена огнем, благодаря чему наши и победили, ибо русским было не под силу обороняться от врага, тушить огонь и спасать оттуда своих, и им пришлось поэтому обратиться в бегство и уйти с женами и детьми из своих домов и дворов, оставив там все, что они имели. Так оправдалась старая военная латынь, которая была поговоркой в древности в Риме и стоит в девятой эклоге из “Буколик” Вергилия: “Ut possessor agelli diceret: haec mea sunt, veteres migrate coloni” [406] . В этот день выгорела третья часть Москвы, и много тысяч людей погибло от пуль, мечей и от охватившего их огня.
406
Чтобы хозяин участка сказал: “Это мое, выселяйтесь, прежние обитатели”.
Улицы, где стояли ювелирные и оружейные лавки, были до того завалены мертвыми телами, что ноги проходивших там в некоторых местах едва касались земли. Большие трофеи. Воинские люди захватили в этот вечер в ювелирных и других лавках огромную и превосходную добычу золотом, серебром, драгоценными каменьями, жемчугом, дорогими украшениями, парчой, бархатом, шелком и т. п.
На следующую ночь остальные русские укрепились у самого Кремля, в Чертолье,
Московиты со своими “преимуществами”. То, что произошло 20 марта. Но капитан Яков Маржерет применил замечательную военную хитрость. Он предоставил им укрепляться и сторожить, а сам, поскольку лед на Москве-реке был еще крепкий, вывел своих мушкетеров через кремлевские Водяные ворота на реку и, оказавшись таким образом между врагами и их укреплениями, мог нападать направо и налево, как ему вздумается. Помимо того, на льду стояли двенадцать польских конных рот, наблюдавших, не подойдет ли кто-либо слева на смену чертольцам, но те оставались в своих шанцах. Капитан Яков Маржерет прошел с солдатами по льду вдоль Белой стены до пяти башен, затем обогнул город и вошел через городские ворота, находившиеся в тылу врага, который не ждал отсюда опасности и держал эти ворота открытыми для своих друзей, находящихся в других больверках или шанцах. Благодаря этому русские и проиграли, ибо они охраняли больше передние шанцы, чем ворота в тылу. Наши неожиданно для них в один миг напали на шанцы, быстро на них взошли, всех побили насмерть, подожгли шанцы и все Чертолье.
Пан Струсь с 1000 всадников. Когда это увидели те, которые были на других шанцах по ту сторону реки, они пали духом, и, надо думать, совсем в ужас их привело то, что как раз in punkto [407] , когда наши поляки стали выбираться на берег, чтобы иметь больше простора, пришел из Можайска пан Струсь с 1000 отборных конников, которые стали рыскать по городу, где им вздумается, жечь, убивать и грабить все, что им попадалось. Солдаты держались храбро. Сравняв с землей Чертолье, наши солдаты отправились и на ту сторону реки Москвы, тоже подожгли шанцы и все дома, до которых они могли добраться, и тут уж московитам не помогли ни крик, ни набат. Нашим воинам помогал и ветер и огонь, и куда бы московиты не отступали, за ними гнались ветер и пламя, и ясно было, что господь бог хочет покарать их за кровавые убийства, клятвопреступления, лихоимство и эпикурейское содомитство.
407
В то мгновение.
Тут можно было видеть, как люди толпами бежали за город в ближайшие монастыри. К полудню уже не было ни малейшего сопротивления, и не видать было московитских воинов. Так в течение двух дней великая Metropolis (столица) Russiae (имевшая в окружности более 4-х немецких миль) обратилась в грязь и пепел, и не осталось от нее ничего, кроме Кремля с пред кремлевской частью, занятых королевскими людьми, и нескольких каменных церквей. Большинство же прочих церквей внутри и снаружи Белой стены были построены, как и все другие строения во всей России, в виде блокгауза из одного только дерева; все, что тоже было построено из дерева, — самая внешняя, четвертая окружная стена, которая шла вокруг всей Москвы, со всеми домами и дворами, стоявшими внутри, равно как и усадьбы князей, бояр и богатых купцов у Белой стены, — все было превращено в пепел. [408]
408
Описание Буссовым событий 19 марта дает яркую картину отдельных эпизодов восстания. Однако рассказ Буссова лишен какого-либо анализа социальных сил, принимавших участие в борьбе с интервентами. Буссов описывает события как очевидец либо как слышавший от очевидцев то, что непосредственно запомнилось. Его сведения о ходе восстания в некоторых случаях подтверждаются и дополняются другими источниками, иногда им противоречат. Так, в отличие от Буссова, который утверждает, что “московиты” или “николаиты” (см. примеч. 2) “начали игру” первыми 19 марта, Маскевич пишет: “По совести не умею сказать, кто начал ссору, мы ли, они ли? Кажется, однако, наши подали первый повод к волнению, поспешая очистить московские домы до прихода других: верно кто-нибудь был увлечен оскорблением, и пошла потеха” (Н. Устрялов, ч II, стр. 61). Сообщение о том, что по распоряжению Гонсевского и Борковского иностранцы должны были заранее, т. е. 18 марта, укрыться в Кремле, имеется только у Буссова Стадницкий в своем дневнике указывает, что в эти дни Гонсевский укрепил Кремль-город и Китай-город “как можно лучше и снабдил орудиями для защиты от внезапной атаки мятежников” (Русский архив, 1906, № 6, стр. 205). Противореча Буссову, из записок которого можно заключить, что князья и бояре действовали совместно с народными массами и чуть ли не первые дали повод к восстанию, архиепископ Елассонский Арсений, бывший в это время в Москве, пишет, что восстание в Москве было поднято московскими черными людьми “без всякого совета или боярского согласия русских или поляков” (Д. Дмитриевский. Архиепископ Елассонский Арсений. Киев, 1899, стр. 147). Авторы “Очерков по истории СССР” предполагают существование какого-то единого центра, подготовившего выступление москвичей, и говорят о связи этого центра с руководителем первого ополчения П. Ляпуновым. Для того чтобы воспрепятствовать объединению московских патриотов с силами Земского ополчения, шедшего на помощь Москве, польские власти решили спровоцировать преждевременное выступление в Москве русских до подхода рати Ляпунова. Это выступление 19 марта, как сообщает и Буссов, привело к страшному кровопролитию. Восстание было стихийным взрывом народного возмущения против иноземных захватчиков. Из других источников известно, что непосредственным поводом к началу событий послужил следующий эпизод: готовясь к борьбе с русскими, поляки, как уже говорилось выше, начали укреплять пушками стены Кремля и заставили московских извозчиков помогать им в этом. Между поляками и русскими произошел спор, перешедший в драку и, наконец, в вооруженное выступление москвичей против польских захватчиков (Очерки истории СССР. Конец XV в. — начало XVII в, стр. 557). В городе развернулись ожесточенные бои, восставшие захватили пушки, которые находились на крепостных стенах, сооружали на улицах баррикады. Среди организаторов сопротивления полякам на улицах Москвы 19 и 20 марта 1611 г. были князь Д. М. Пожарский, И. М. Бутурлин и дворянин И. Колтовский, о которых Буссов не упоминает. Интересы Буссова были связаны с иноземцами, поэтому особенно подробно описаны у него боевые успехи немецких мушкетеров Якова Маржерета (см. примечание 195), который уехал из Москвы после смерти Лжедимитрия I и затем вернулся в Москву ее врагом. Его записки за 1601 — 1606 гг. опубликованы Устряловым (ч. I).