Московские эбани
Шрифт:
— Нет! Я чувствую, что я её понимаю, только не понимаю что… И этого Палтая её понять не могу… Ладно из мужчины в женщину, но в мужчину-то зачем?
— Палтай больше не хотел секс. Он учился девушкой в вашей стране. Он хотел учиться. А ему, то есть ей не давали ваши мужчины. Палтай узнал все прелести любви. Вернулся, то есть вернулась, чтобы родить ребенка. Потом не захотел долго быть только женщиной с ребенком. Ему этого было мало. Устроил ребенка старым мама и папа, и уехал снова учиться. Но уже мужчиной. Очень учиться хотел. Он окончил философский. Потом зимой, когда наплыв туристов подрабатывал гидом. Витори взяла его сопровождать себя в путешествии по их монастырям. Палтай много жил как мужчина в монастырях. Они много путешествовали вместе. Потом он остался работать при ней. Но он ничего не делал. Он только с ней беседовал, читал мантры, курил благовония…
— Какая свобода существует на земле!
— Да. Палтай её любил. Но сердцем. Я это знаю. Он действительно обладал какими-то ненормальными способностями и, всеми своими силами охранял Виктори. Он считал ей дни, когда можно что делать, когда нельзя. Научил её медитировать на гору. Потом познакомил её с философией буддизма… Вот тут-то все и началось. Витори стала нежнее сердцем. Витори стала спокойней. Она стала естественной, но мне стало совсем трудно её понимать.
— Этот гад, наверняка, пудрил ей мозги, чтобы она никуда от него не делась. Он управлял ею, а вас ревновал!
— Нет. Палтай был другой философии. Он любил Витори абстрактно. У них если любят, то хотят, не чтобы кто-то кому-то принадлежал, а наоборот был свободен. Но не как у нас — свободен. Мне трудно это объяснить. Но Палтай видел, что я люблю Виктори, и она переживает из-за меня. Особенно, когда я разорился, и мне трудно было подняться вновь. А разорился я потому что свободу Тайланда перепутал с внутренним развратом. Я быстро понял. И когда мой разврат — похождения в похоть, по девочкам окончился, я обрел ещё один бизнес, правда, потеряв отель. К тому времени Витори стала совсем самостоятельной. Она уже не работала со мной. Она брала много заказов, открыла свою галерею. О ней узнали богатые дельцы. Она нравилась им. Палтай, видимо, понимал, что основные поклонники Виктори пропасти, пустоты, жаждущие наполнения, и помнил, что Виктори, я очень близкий по душе человек. Но знал еще, что европейские женщины не могут быть долго стойки сердцем… И хотя Виктори не такая как все — боялся, что она польститься на кого-нибудь ещё хуже, чем я. Он говорил мне об этом. Я заезжал к ним тогда часто.
— О господин Вилмар, за что ж вы так себя не цените? Все Палтай, да Палтай…
— Ценю. Но Палтай и меня любил, хотя и считал непросветленным, как у них говорят. Он считал, что моя карма вся в пыли. И взгляд на жизнь сквозь пыль. А ещё моя жена… Она начала меня ревновать к Виктори, хотя раньше пыталась ей помогать, и была к ней милосердна. Но когда работа уже не связывала нас… Виктори вела себя безупречно. Она не позволяла себе ничего… — господин Вилмар глубоко вздохнул. — Я женился не любви. Я не знал раньше слабость сердца. У меня было жестокое детство. И хотя у меня потом оказались богатые родственники, я боялся возвращения. Я сделал все, чтобы закрепить и умножить то, что имел. Поэтому я женился на Лизабет. Она из богатой фамилии. Она тоже не любила меня, но меня считали перспективным. Мы были друзьями, у нас росли две дочки… Но потом они повзрослели и улетели. Живут отдельно. Лизабет хотя никогда не любила меня, но боялась развода. Палтай все понимал. И когда он познакомился с моей женой, как-то приехал с поручением от Виктори, она плохо отнеслась к нему. Палтай по своей философии не имеет права обижаться, но, наверное, и он человек… После их встречи, она и умерла через одиннадцать дней.
— Опять та же цифра.
— Да. Это было в июле За сорок дней до дня рождения Виктории… Виктори тогда не поехала в Париж. Она и за год до этого уже перестала ездить в Париж на свой день рождения. Она перестала тянуться к Европейской цивилизации. Она совсем погрузилась в этот странный, какой-то параллельный мир. Она перестала любить Париж. Он ей казался поверхностным по своему менталитету. Временным, словно она готовилась жить вечно. В общем, жена моя умерла два года назад. Но с тех пор я не чувствую себя свободным, я чувствую себя выкинутым, как рыба на берег. Мне очень трудно оттого, что я не там, что познал из необъяснимого, и не там к чему привык. Я теперь живу машинально. Вы пролили тепло на мою душу напомнив о Виктори. Я думал, что потерял её навсегда.
Оба замолчали и, задрав головы, уставились на небо. Облака сгущались. Посмотрели на воду — рябь мрачной глади пруда.
— Я сразу понял, чьих рук это дело. Это колдовство Палтая. Он дал нам шанс.
— И вы в это верите? — хмыкнул Вадим, вспомнив про свое общение с Палтаем по телефону, но, не подав виду своему смущению, продолжил: — Бред!
— Здесь я ничему не верю, но там… Там все по
— Знаю. Климат другой.
— Нет. Где мы жили, в Кейптауне, тоже жарко. Там какие-то словно радиоволны направлены против пьянства. Там пьяных бог не бережет. Там пьяницы быстро умирают. Или с ними сразу что-то происходит совсем не то. А я, сдав тело жены в морг, для последующей переправки на захоронение в её родовой склеп, напился и приехал к Виктори. Приехал ночью. Прокрался в её спальню. Вы были у неё в доме?
— Да я видел её огромную круглую кровать…
— Я прокрался к ней в спальню и в лунном свете увидел много тел…
— Вы хотите сказать, что она?..
— Слушайте, не спешите. Иначе я не буду говорить. Мне и так трудно. Я католик. Но на исповедь не хожу… Я… Я тоже так подумал. Я подумал, что она лесбиянка и что пока никто не знает, пока никто не видит, придается разврату. Потому что это были спящие женщины. "Ах, вот ты какая! — все кричало во мне. Вот теперь я все понял, все знаю про тебя! Тоже мне, непохожая!.." Все сотрясалось во мне от возмущения, но и радости и вожделения. Потом, я подумал… да ничего я не думал, я быстро разделся и бросился в гущу их тел. Боже! Что я творил. Я — седой человек! Я!.. Я никогда не подозревал, что я могу творить такое! Они просыпались с трудом, они вырывались, отбивались… Но сдавались… Сдавались и сходили с ума. Я накрыл сразу несколько пташек покрывалом и спеленал, и пока они верещали… Ой-ля-ля!..
— И Вика?!
— Когда вдруг зажегся свет, Виктори стояла на пороге. Потом она резко развернулась и ушла…
Все объяснялось просто. Виктори была все-таки живая. Ей тоже, как и всем женщинам, не хватало ласки тела.
— Подождите, подождите, что вы хотите этим сказать?
— А то, что ласку она заменяла массажем. Нет не тем, о котором слагают легенды такие же сексуально озабоченные, живущие вне любви, как и я, а обыкновенным тайским массажем. Это очень нежный, внимательный, очень долгий, кропотливый, через простыню. Он снимаете все накопившиеся лишние энергии. Все, что мы мужчины снимаем с себя сексом. В те месяцы, когда на Сиамское море не приезжают туристы, массажистки мало кому нужны. Некоторым негде жить. А самые лучшие массажистки — слепые. Виктори казалось, что они хоть и зрением обделены, но во всем другом какие-то особенные. Что им дано знать то, что нормальному не дано, что они умеют как-то по особенному слышать человека. Она покровительствовала им. А тогда был не сезон, вот они и приехали к ней вести беседы, а заодно и делать массаж. Виктори отдала им свою спальню, а сама ночевала у себя в мастерской. У неё много жило странных людей. У неё даже хор был из глухонемых. Они пели странно, словно потусторонними голосами. Когда кто-то из заказчиков или так, любопытных туристов заезжал к ней, глухие прятались в саду и начинали петь. Человек входил в транс. Особенно, если было уже темно. Виктори легко писала после этого свои иероглифы души, какие-то монады, как она их называла… Она считала, что нашла иной способ передачи и чтения информации о человеке и его судьбе. Какой-то совсем не такой. Она мечтала научиться менять судьбы. А зачем? Считала, что люди сами все портят себе, что сможет остановить бегущих к мучениям и смерти. Не знаю, научилась ли чему. Кажется, она это умела всегда. Она… как бы вам сказать, как катализатор, что ли… И лакмус одновременно. Но те, кто не боялся сам себя, тянулись к ней. Им было хорошо под её крылом. Так она раскрылась в Тайланде. А я-то, везя её туда, думал, что она раскрепоститься в ином смысле. Но там она обрела другую свободу. В общем, в её доме можно было встретить кого угодно, но не сексуально озабоченного туриста, маньяка, тем более насильника. А я таковым оказался на старости лет. Вот уж не думал. — Виновато вздохнул господин Вилмар.
— Но они же, вы сами сказали, легко сдавались.
— Они были слепые девушки! Понимаете, что я изнасиловал и напугал калек! Да и вообще они там почти все люди такие — сами нигде и ни в чем не проявляют насилия, даже голосом не давят, поэтому не понимают, как это может вообще быть, где уж уметь сопротивляться… После этого случая я не видел Викторию.
— Зато, будет что вспомнить. Весело ведь же вы почудили тогда. Настроение Вадима приподнялось, но господин Вилмар лишь сокрушенно закачал головой в ответ: