Московские картинки 1920-х - 1930-х г.г.
Шрифт:
Церковь Рождества Христова в Кудрине даже упоминается в романе Льва Толстого «Война и мир». Я еще не читал его, когда папа, получив по подписке очередной том Л. Н. Толстого, где был этот роман, позвал нас и прочитал то место, где рассказывалось, как выезжала из своего дома графская семья Ростовых, спасаясь от нашествия Наполеона. А ведь известно, что Толстой поместил Ростовых к нам на Поварскую, в один из ближайших к Кудринской площади домов. В усадьбу Долгоруковых. Так, в романе было сказано, как выезжающие из двора графского дома на улицу «в каретах, коляске и бричке все крестились на церковь, которая была напротив». А напротив ворот этой усадьбы как раз между домами и видна наша церквушка. Так она и попала в роман Толстого. Я даже немного загордился. Все-таки каким-то образом и я имею к ней отношение. Не только Ростовы и Лев Толстой.
К сожалению, в конце 20-х годов, когда начали строить «Дом политкаторжан», то для расчистки площадки под него снесли и эту церквуху. Задняя часть клуба политкаторжан как раз пришлась на нее. И мало кто помнит, что на задах этого клуба во дворе находилась
Трубниковский переулок, Собачья площадка, Большая Молчановка и переулки
До сих пор мимо задов бывшего Дома политкаторжан, или нынешнего Театра кино-актера можно проходить в Трубниковский переулок, идущий параллельно нашему бульвару. Переулок был узким по сравнению с просторным Садовым кольцом или с соседними улицами. Он был достаточно длинным, соединял нашу Поварскую улицу с Арбатом. Правда, он не доходил до самого Арбата, а после небольшой Спасопесковской площадки он переходил в короткий Спасопесковский переулок, который уже выходил на Арбат. Таким образом, он становился как бы крайним переулком бывшей Поварской слободы, прижатой к Садовому кольцу, вернее, к валам бывшего Земляного города. Слобода была довольно обширной, и мы еще сумеем посетить многие ее переулки, носящие исторические названия, связанные с профессиями ее прежних жителей. Трубниковский получил свое название, наверное, потому что здесь жили трубники, или трубочисты.
Прежде чем пройти, начиная с Трубниковского переулка, по остальным переулкам и улицам всей моей округи, хотелось бы высказать свои мысли, относящиеся как раз к этим самым переулкам. Я все время, и в далеком детстве и уже в зрелом возрасте, ощущал какое-то особое настроение, возникающее всякий раз, когда оказывался в маленьких и больших московских переулках и внутренних жилых улицах. Будь это в моей Кудринской округе или в районе Арбата, Пречистенки и Остоженки, Бронных улиц или Сретенки и Мясницкой, на Покровке или в Ивановских переулках, в Заяузье, или в Замоскворечье, все равно, всюду возникает какое-то особенное чувство слияния с окружением, пускай даже с чужим или с не очень знакомым. Все эти улочки и переулки, расположенные в межмагистральных пространствах, отделенные от них застройкой прилегающих к ним кварталов, отгороженные таким образом от лязга и грохота, от гудков и свистков транспорта, становятся какими-то оазисами тишины и покоя, которым пронизано все, начиная от домов, дворов и садиков, кончая поведением жителей этих московских районов. Даже ребятня, вечно озорная и шумная, здесь как-то незаметна. Она растворяется в глубинах дворов, она не так уж и часто высыпает на улицы или переулки, разве только, когда направляется по утрам в школы, а днем возвращается из них. Здесь очень мало транспорта, лишь иногда патриархальную тишину нарушит цоканье лошадиных копыт проезжающего извозчика. Или заедет какая-нибудь случайная машина, прогремит подвода. А вообще-то это бывает очень редко. Да и прохожих не так уж и много. Ранним утром вместе со школьниками можно увидеть вереницы спешащих на службу взрослых людей, днем какая-нибудь бабуля ведет свое чадо или на бульвар, или в какой-нибудь парк, если надоело гулять в своем дворе или садике. Ватаги возвращающихся из школ ребят на время нарушают покой. Потом все опять успокаивается до вечера, когда служащие начинают приходить с работы. Но все это происходит более или менее постепенно, не шумящими толпами, все это как-то вписывается в спокойную жизнь переулков.
Я любил и люблю бродить по таким островкам старой Москвы. Здесь все, начиная от невысоких, в своей массе, домов, от высовывающихся из дворов и садов больших крон деревьев и кончая узорчатыми решетками оград или даже простыми деревянными заборами, все дышит покоем. И, находясь здесь, проходя по излюбленным своим вечным маршрутам, чувствуешь, как сам освобождаешься от только что пережитых волнений, будь то в школе или на работе, ощущаешь полное внутреннее освобождение, раскрепощенность. И тобой овладевает такая радость жизни, такая любовь к своему городу, ко всему, что тебя окружает. Вот такое чудесное свойство у старых московских переулков и улочек. Я подчеркиваю слово «старых», потому что ничего подобного не возникает в огромных просторах новых микрорайонов или жилых массивов. Очевидно, действует великий закон взаимопроникновения человека в среду и среды в человека. Для этого нужна сомасштабность, соизмеримость человека и среды. В старых московских переулках это свойство всегда существовало и сохранилось. Человек не чувствует тут себя букашкой, пигмеем, как это неизбежно получается в окружении чуждой ему громады застройки. И пусть он даже живет в одной из ячеек этой громады, все равно он не может ощущать своей слитности с ней. Он мошка, былинка. А дома — монстры, массивы, состоящие из небольших ячеек жилья, куда человек забирается, отстраняясь от давящего на него гуляющего пространства, от давящих на него громад домов. Какое уж тут слияние!
В старых районах и кварталах Москвы сохранилось единство среды и человека. И хочет он того или нет, но здесь он находится не в противостоянии среде, а во взаимном слиянии. Ну, чем это не «улицетерапия», или «архитектуротерапия» вроде «трудотерапии? Тут сама архитектурная среда лечит человека. А это дорогого стоит.
А замечали ли вы когда-нибудь, как по-разному светятся окна домов по вечерам в старых и новых районах? Если не замечали, то попробую сказать о своих впечатлениях. Представьте, что вы идете по малому переулку, на который спускается вечерняя мгла. Особенно это ощущается зимними вечерами. Синие сумерки, тусклые огни уличных фонарей, блекнущие, пропадающие в темноте тени, возникающие
А разве тысячи светящихся окон на стенах многоэтажных домов в новых районах, ведут себя так? Ничего подобного. По вечерам, когда в квартирах домов собрались обитатели, зажигаются почти все окна во многих одинаковых домах, выходящих на внутриквартальное пространство. Их много, они светят разным светом, в зависимости от цвета абажура или люстры. Они на верхних этажах даже не отгорожены занавесками. Но они не обращаются к вам, проходящему по квартальному пространству. Они чужды вам. Они равнодушны. Они просто выглядят одинаковыми светящимися квадратиками на огромной плоскости стены. А рядом начинается другая такая же плоскость со светящимися квадратными отверстиями. И дальше, и дальше. И все одинаково, и все равнодушно. И никакого привета не посылают они вам из своего типового объёмчика, из своей типовой ячейки. Ну ничего общего с уютным светом окон в старой Москве.
А теперь вернемся к нашему путешествию по переулкам и улочкам моей кудринской округи. Мы пройдем с вами по Трубниковскому переулку до Спаспесковской площадки, взглянем, проходя, на Карманицкий, Дурновский и Кречетниковский переулки, свернем на знаменитую Собачью площадку, выйдем потом к Большой и Малой Молчановкам, к Большому Ржевскому переулку и, наконец, придем на Поварскую. Потом пройдем по переулкам между Поварской и Большой Никитской улицами, то есть по Малому Ржевскому, Хлебному, Скатертному, Столовому и Ножовому (названия-то какие!), Медвежьему и Мерзляковскому, чтобы выйти на Большую Никитскую. Наш маршрут потом пройдет по кварталам между Никитскими улицами и Малой Бронной, а значит, по Спиридоновке, Вспольному и Гранатному переулкам, выйдет на Патриаршие пруды и свернет к Садовой-Кудринской улице, чтобы по ней пройти на Баррикадную улицу и вернуться к Кудринской площади. Вот такой вояж нам предстоит. Мы пройдем по этим переулкам и улицам, увидим, как они выглядят, чем привлекательны. Мы увидим некоторые дома, стоящие на них, но не будем останавливаться, чтобы узнать, кто и когда строил их, кто и когда жил в них. Это сделают с успехом путеводители. Мы лишь остановимся на некоторых, которые как-то отличают этот переулок от другого, которые чем-то запоминаются. Ну и, конечно, если будем проходить мимо домов, памятных мне тем, что в них жили мои друзья или соученики, то не упомянуть об этом было бы просто неприличным. Ведь мой район дорог мне не только домами, улицами и переулками. Прежде всего он дорог тем, что здесь я жил, здесь учился, здесь приобрел друзей. Как же не упомянуть об этом. Ведь любое поселение, любой район, любой квартал дорог не только постройками и уникальными зданиями. Он до-рог и людьми, населяющими его.
И еще я хочу пройти по всем этим местам и посмотреть на них глазами того времени, когда я там жил в двадцатых и тридцатых годах, рассказать о том, как они выглядели тогда, чтобы потом порассуждать, а что же произошло после тех 20–30-х годов, когда прошло почти шесть десятков лет бурной жизни Москвы. Что же стало? Лучше или хуже? Или все осталось без изменений? И это не простое любопытство. Мне как архитектору, градостроителю очень важно сделать этот качественный анализ, чтобы отдать себе отчет о той деятельности, которую градостроители и хозяева города произвели за это время. Но об этом позже.
Итак, мы вышли на Трубниковский переулок. По своему характеру переулок был удивительно спокойный, очень жилой, уютный. Практически в нем дома были двух-трехэтажные. Изредка попадались четырех- или даже пятиэтажные. Но очень редко, и это не выпячивалось в застройке, эти дома даже как-то сливались с ней. И только «Дом Малиновского», как его называли по фамилии архитектора, возвышался над всеми. Это не украшало переулок, наоборот, на мой взгляд, очень портило.
Дом этот стоял в средней части переулка на нечетной стороне, врезавшись в строй невысоких домов. Кроме того, он имел какой-то мрачный вид, и сводчатые проходы между малюсенькими внутренними двориками тоже были мрачными. Дворики были типичными «дворами-колодцами», маленькими по площади с высокими стенами, со скудным освещением сверху. Очень неуютными казались эти колодцы.
Во дворах этого дома побывать было интересно, но, к сожалению, отсюда нас, мальчишек, гоняли. Мы все-таки иногда пробирались туда. Взрослые говорили, что дом этот, построенный еще до революции для какого-то управления царским имуществом, совсем не простой. Тут в подвалах были какие-то знаменитые винные склады, почему-то называвшиеся «голицинскими». В начале 20-х годов, когда образовался СССР, тут одно время размещался Наркомнац, то есть Народный комиссариат по делам национальностей. И возглавлял его в то время сам Сталин. Но мы этого уже не застали. Да и не знали об этом. Когда забегали во двор этого дома, то он уже был обыкновенным жилым домом, с такими же, как всюду, коммунальными квартирами. Только заселяли его не простыми гражданами, а какими-то особыми, наверное, очень заслуженными людьми. Все-таки дом был на особом учете у властей.