Московские повести
Шрифт:
— Да как-то не очень, Петр Николаевич... Масса солнца должна притягивать, а не отталкивать хвост кометы...
— Вот-вот!.. Конечно, по закону всемирного тяготения солнце обязано притягивать эти жалкие молекулы, которые уж никак не могут сопротивляться силе притяжения такой массы, как солнце! А в действительности этот проклятый хвост бежит от солнца, как собака от палки!.. Так не в том ли дело, что солнечные лучи давят на молекулы газа и отбрасывают их от солнца?.. Вот что мне тогда пришло в голову, ходил я как помешанный, мог думать только об этом! Между прочим, сколько глупых анекдотов рассказывают про рассеянность ученых! Дескать, Ньютон кипятит часы, а сам смотрит в это время на яйцо, которое держит в руке. Так ведь Ньютон рассеян потому, что в это время думает! Думает! Он работает! И надо
Да. Так вот, кометы. Это все же попытка догадки, а не доказательство. И я вовсе не первый эту догадку предложил. Еще в 1619 году человек поумнее меня, не кто-нибудь а сам гениальный Кеплер высказал предположение, что в загадочном этаком странном поведении хвостов комет повинны лучи солнца, которые отталкивают хвост кометы... Но конечно, доказать это Кеплер тогда не мог.
Значит, надобно ставить опыт здесь, на земле, надобно разработать эксперимент, который самым убедительным образом докажет, что существует давление света на все тела природы и что история с кометами — только частный случай явления, которое имеет всеобщий характер. Конечно, солнце притягивает молекулы газа хвоста кометы, но газ этот так разрежен, что отталкивающие силы солнечных лучей сильнее притяжения солнца. Вот так-с. И стало быть, надо делать прибор, который всем не только докажет существование этого давления, но и измерит его силу. И на этом приборе в правильности этих выводов сможет убедиться каждый. Каждый! Иначе это и не наука! Так вот: прибор, который ты делаешь, — это вопрос, который ты задаешь природе. Хочешь получить умный ответ, спрашивай умно!
— Гёте, том...
— Правильно. Так могу я просить сделать такой прибор Громова или Алексея Ивановича Акулова? Я должен этот прибор делать сам до мельчайших его деталей! И не жалеть на это времени, я же, черт возьми, учусь с природой разговаривать!
А то получится конфуз, как у меня с этими кометами. Я, когда приехал в Россию и начал в университете работать, вылез с моей теорией комет на кафедру Политехнического — уговорили меня выступить, интересно ведь... Прочитал лекцию — успех, как у Собинова! Стали меня убеждать: пошли статью о своей гипотезе в Петербург, самому Бредихину. Ведь покойный Федор Алексеевич был гений в кометной науке. И это он еще когда сказал, что хвосты комет отталкиваются от солнца какими-то неизвестными силами. И вот пожалуйста, объяснение этому неизвестному! Послал я в академию мою статью, а месяца через два мне наш почтеннейший Витольд Карлович, который и уговорил меня эту статью послать, говорит: не будут вас печатать в академии, потому что в тех книжках, по которым они все учились, про такое нигде не сказано... Вот так-то.
А потом через год познакомился я с Бредихиным, и он меня спрашивает: почему, дескать, вы не захотели статью вашу напечатать у нас в академии, что это за история странная получилась? А странность-то и состоит в том, что в науке никто не верит словам — нужны доказательства! Ищите доказательства!
Разговорился я с вами, господа! И вижу, что испортил вам всем занятия...
Действительно, занятий в лаборатории не было. Все клетушки были пусты. Студенты столпились в коридоре у дверей комнаты, где у лабораторного стола стоял Лебедев. Глаза его блестели, он выпрямился. Пальцы нервно постукивали по крышке стола.
— И подумать только, что такой вдохновенный человек до смерти боится лекций, — тихо сказал Лазареву Гопиус.
— Да... — также тихо ответил ему Лазарев. — Он мне говорил, что у него во время лекции сердце начинает иногда болеть так сильно, что он боится не закончить лекцию.
— Да неужто такое может быть от страха, Петр Петрович?
— Не от страха, Евгений Александрович. От жизни...
ЗАВТРА ТАТЬЯНИН...
Дорога от дома до магазина физических приборов Швабе на Кузнецком мосту была знакома Лебедеву до мельчайших
Ну хорошо, не все юристы проходимцы, есть люди, что станут присяжными поверенными, пойдут в адвокатуру, станут известными защитниками, краснобаями, на чьи выступления в суде будут приходить, как на концерты Собинова или Шаляпина... Слава, деньги, деньги, возможность быть благотворителем, выступать иногда и без гонорара, так, чтобы под овации публики, рыдания дам добиться оправдания какого-нибудь бедняка... Каждый день видеть в газетах свое имя, в театре на тебя почтительно оглядываются: да-да, тот самый, известный!..
Или же, если хочешь совместить науку с прямой пользой для людей, иди в медики! Это не кодекс Юстиниана изучать. Из неизвестных наук эта уж такая неизвестная, что не поймешь, чего в ней больше — науки или ремесла?.. И — профессор ли ты в известной клинике или же земский врач в какой-нибудь Жиздре — все равно: существует у врача чувство какой-то власти над человеческой жизнью... От твоих знаний, умения, прилежания, усердия зависит, будет ли этот человек, что так жадно, так искательно заглядывает в глаза, — будет ли он жить, или же нет... И если ты талантлив, умен, то получаешь и ордена в университете, и громадные деньги за частную практику...
А стать физиком, астрономом, математиком? Или даже зоологом, ботаником... Это не даст тебе ни славы, ни денег, ни положения в обществе — ни-че-гошеньки!.. Это он, скажем, может понять Сашу Эйхенвальда! А для других тот полная загадка. Окончил в Петербурге знаменитый Институт инженеров путей сообщения, стал крупным инженером-строителем... С его способностями, талантом, умением привлекать сердца мог бы быстро стать известнейшим строителем, богатейшим человеком, меценатом... А вместо этого бросает все, что уже умел, и едет в Страсбургский университет переучиваться на физика, изучать таинственное, неизвестно кому нужное свойство изолятора, намагничивающегося при движении в электростатическом поле... Саша на два с лишнем года старше его, Лебедева, талантливее — да, талантливее его — и вот тянет приват-доцентскую лямку в университете, вместо того чтобы быть «превосходительством» и занимать директорский кабинет в Техническом. Чтобы такое понять, надобно хорошо знать этого необыкновенного человека. Не поймешь, кто в нем преобладает: ученый или художник. Саша — человек неожиданный: может физику бросить и заняться музыкой!..
А вот этот, идущий рядом?.. Окончить медицинский факультет, иметь возможность стать одним из крупнейших деятелей русской медицины — и вдруг все бросить, пойти в его, лебедевскую, лабораторию, пойти лаборантом, ассистентом, с трудом получить доцентуру... В университете его не любят, косятся на него — чужак, странный и непонятный человек... И конечно, странный: не поэт, не музыкант, как Саша; суховат, человек не сердца, а разума, а вот гляди-ка, стал физиом, да еще не каким-нибудь обыкновенным, а совсем необыкновенным, на других непохожим...