Московские праздные дни. Метафизический путеводитель по столице
Шрифт:
Еще два октябрьских – конфликтных, драматических сюжета. (От собора – по спуску вниз.) Один известен мало; это события октября 1941 года: паника в Москве, расстрелы мародеров, бегство города на восток. Только к концу месяца властям удается взять ситуацию под контроль. Такой октябрьский срыв Москва вспоминать не хочет; ни одной книги, ни одного фильма на эту тему мне неизвестно.
Другой сюжет, напротив, знаменит: 1812 год, Наполеон в Москве. Не пожар: он совершился в сентябре, «на праздник города». Октябрь 1812 года – это, по сути, первая (скорее, нулевая) послепожарная эпоха.
24 октября начинается исход французов; им по пяткам бьет мороз, за спиной завоевателей остается вместо города обгорелая дыра. Москва с Васильевского спуска валится (по календарю) в обратную сторону: в тартарары.
Выбор событий субъективен (он всегда субъективен при составлении «праздного» календаря); его задача – указать на содержание, главную тему сезона и, что не менее важно, – на его пластику. Мы наблюдаем общее склонение, главный (зимний, восточный) вектор сезона и его эмблему, собор на Васильевском спуске. Воплощающий, заменяющий собой ушедшее лето Москвы.
Это большая тема, к которой мы будем возвращаться постоянно. Явился, наконец, второй московский сочинитель.
Это неверно о Толстом; он не второй, и даже не первый: он, в самоощущении, единственный. Другой роли он сам бы не признал – Толстой, как Москва, тотален. Он все готов заменить одним собой. Также и во времени он готов поместиться единственной, все заполняющей (узловой) фигурой.
Он очень похож на Москву – как облако предпочтений, как авторская сфера (шар, не имеющий размеров, – так в романе «Война и мир» учитель Пьера Безухова, швейцарец, являющийся Пьеру в вещем сне, характеризуют самую жизнь). Толстой в метафизическом смысле есть безразмерный шар, и в том же заумном смысле он «равен» Москве.
Пушкин, хоть и рожден в Москве, все же помещается как бы вне ее, освещает ее ясным внешним светом. Этот же человек-шар сидит внутри Москвы, спрятан в ней – и она в нем спрятана. Они совпадают в пластическом приеме, одинаково плетут время: вокруг себя, как кокон или паутину.
Толстой уже был заявлен тайным «церемониймейстером», большим знатоком московского календаря. По крайней мере как автор, в высшей степени чувствительный к его ходу. Толстой и праздник, Толстой и праздность – эту связь теперь нужно доказывать.
Лучше так: «Толстой и чудо», «Толстой и чудо Москвы».
Чудо – это то, как сходятся время и место и родится московский сюжет; как время распадается на мгновения и затем собирается вокруг них праздниками; как праздник собирает вокруг себя (действуя собором) новое московское место. Чудо – это то, как возникает, дышит и живет Москва.
Толстому все это близко, он тайно сосредоточен на этой теме – чудо времени и чудо Москвы. В известной мере, в исследовании календаря как осмысленной композиции во времени, он для нас более важен, нежели Пушкин. Тот «сыграл» в Москву, обошел ее кругом в своем сюжете 1825 года; Толстой словно заново ее построил – послепожарная
Отношения Толстого и Москвы станут еще одной сквозной темой этой книги. Тема Пушкина пройдет пунктиром.
Толстой и Москва, две одушевленные сферы времени, впервые встречаются в 1837 году, в момент, для них обоих драматический, судьбоносный: Льва (ему девять лет, он в тот момент еще Левушка) с братьями и сестрой везут в столицу после кончины отца, Николая Ильича.
Здесь все важно: то, что на поверхности, и то, что за ней. Здесь уже слышны знакомые темы – после лета (после детства), разрыв, отдельность, пустота. Послепокровские, «казанские» мотивы.
Детей увозят от похорон, чтобы не наносить детям лишней травмы: теперь они круглые сироты: мать умерла семью годами ранее. Левушка едва ее помнит, скорее уговаривает себя, что помнит, уговаривает всю жизнь.
Со своей стороны Москва также пребывает в состоянии неординарном. К моменту встречи со Львом она уже в значительной мере восстановила себя после пожара 1812 года. Прошло 25 лет: готовятся юбилейные торжества, город весь в ожидании и приготовлениях к большому празднику.
Главное событие праздника: закладка нового кафедрального собора в Москве, по сути, ее нового сакрального центра – храма Христа Спасителя. В этом и заключается неординарное содержание момента: Москва готовится к некоей важнейшей перефокусировке: в ее обширном теле готов обнаружить себя новый духовный центр.
Итак: сирота, ребенок в отрыве, вне (родительского) центра координат, и ищущая новый духовный центр Москва. Такова скрытая геометрия их встречи.
Стройка идет на Волхонке; Толстые живут от нее в двух шагах и наблюдают постоянно, как растет котлован под строительство, который к тому моменту как будто в половину города открыл широченную пасть. Таких ям Москва еще не видела. Тем более Левушка: в эту яму вся его Ясная Поляна поместится с головой.
Он впервые наблюдает за работой московской «лаборатории», за тем, как заново (узлом, собором) строит себя Москва.
Мало того, что стройка в двух шагах: она производится на их родовой земле, на земле Волконских (отсюда название улицы – Волхонка). Братья Толстые по матери Волконские. Они знают это и наблюдают за стройкой весьма пристрастно. Временами котлован представляется им могилой – тут не нужно никаких подсказок: в котловане во время торжеств были захоронены останки героев войны 12-го года. Их отец был участником той войны.
Все это не совпадения, по крайней мере, не случайные совпадения – нет ничего случайного в этом (узловом) наложении исторических сюжетов и имен: так сходятся подобные фигуры, связывается узлом время – так мальчик «узнает» себя в Москве. И все это сфокусировано посредством праздника.
Праздник состоялся – накануне Покрова, в красивейший, золотой московский сезон; в синее небо шарахнули пушки, на мгновение вернув в Москву войну. Войско во главе с царем вошло в яму; прах героев был захоронен; состоялась церковная церемония (отпевание отца?).