Московские праздные дни

Балдин Андрей Николаевич

Это характерный сентябрьский Толстой, друг воды, бунтарь-язычник и волхв. В этом Толстом сидит Кумоха.

В самом деле, стоит взглянуть в его тексты: толстовская «музыка» (живые краски и образы) в них является вместе с водою. При этом вода должна быть прямо видима, или течь рядом, или хотя бы подразумеваться по сюжету.

Или должен встать от земли туман, водная взвесь, сырое дыхание леса — только тогда толстовские пейзажи потекут акварелью, а герои сделаются живы. До этого момента вместо них мы будем наблюдать схемы или карикатуры, образы ощутимо надуманные.

В «Детстве» первые главы в самом деле точно

гаммы, (автор сам их так называет), и эти гаммы тянутся до того момента, как герои отправляются на прогулку в лес. Они только приближаются к лесу, и вдруг Николенька, главный герой, видит, что лошадь впереди голубая и горбоносая. Не было бы леса, он так и не увидел бы ее цвета. Лес дохнул ему навстречу живой влагой, и сухие квадратики слов поплыли красками. И так во всех его важнейших текстах. В этом смысле Толстой сущий акварелист.

Он властелин влаги, волглый колдун, волхв.

Нужно помнить, что Толстого (и нас в этом исследовании) интересует не собственно вода, но время. Спасение во времени, победа над смертью. В этом смысле вода «перекликается» со временем; отсюда эти связки — вода, водить, ведать, ведьма. И тут Толстой выступает как сущий волхв; он необыкновенно чувствителен к этой стихии.

*

Его Ясная Поляна размещается на округлом холме, насыщенном водой доверху; земля под ней подобна линзе, фокусирующей природные волглые токи.

Кстати, и Москва — его, Толстого, Москва — по определению «мокрое место»: один из вариантов перевода ее названия звучит буквально: «мокрая вода». К тому же это финский сакральный центр, магические практики которого традиционно опирались на знание (ведание) воды. Задолго до прихода в эти края христиан здешний календарь начал свое оформление на основании круга водных метаморфоз.

Тогда по четвертям года, на перемены воды (снег — вода — засуха — вода — снег) на эту древнюю землю являлась колдунья Кумоха, наверное, не злая, не страшная, как смертный грех. Этот портрет ей приложили позже, в христианские времена. А тогда она была просто бабка, или тетка, сестра матери, что ведала водой.

Толстому, у которого за пазухой сидит эта древняя колдунья, также ведома вода и круг ее превращений.

Мы рассматриваем московский праздный год как круг метаморфоз Толстого и Москвы; скоро выясняется (на те же Святки), что то и другое ложится точно поверх круга метаморфоз воды. Точки их совпадения — праздники: Никола и Рождество, Святки и Крещение, мартовские Страсти и пасхальное половодье. Эти совпадающие один с другим «водные» круги суть взаимоподтверждения: из них собирается московский календарь. И вот приходит сентябрь, драма которого есть двоение календаря, столкновение света и воды: самое время выйти на сцену «утроенному» Льву Толстому и показать нам чудо их соединения, воцеления Москвы.

III

Так новым воином, духовным защитником Москвы оказывается Лев Толстой — акварелист и арифметик: волхв и тот, кто против волхва.

На самом деле их, Толстых, гораздо больше.

Есть теория протеизма (от

имени Протей — античный герой, который мог принимать различные формы и образы, перевоплощаться в других героев; главное, что при этом было нужно Протею, — не отрываться от земли). Эта теория принимает человека во всем множестве его форм. Более того, она рассматривает эту его множественность как норму. В таком случае Толстой в высшей степени протеистичен. Он такой Протей, который сам себя выдумывает. Рассчитывает, расчерчивает, а потом заливает чертеж водой, отменяет его и пишет поверх него акварелью. В итоге на его картине — в его лице (в зеркале его страницы) нам являются не просто «люди», но народ. Здесь нужно сделать уточнение: в своем само-творении народа, очерчивании-раскрашивании себя и Москвы Толстому нельзя отрываться от воды.

Роман – календарь

Сентябрь, или спорящее целое

Главный толстовский роман полон важнейших сентябрьских сцен, судьбоносных событий: все это элементы его мистерии, сюжета о духовном спасении Москвы.

В первую очередь это Бородинское сражение и пожар, точнее, тотальная жертва Москвы. Вокруг этих событий вращается вся толстовская книга-календарь.

Кроме этого, в «Войне и мире» есть еще несколько показательных сентябрьских сцен.

Именины Натальи, где Пьер Безухов в начале романа встречает Наташу Ростову. В этот день он впервые по-настоящему вступает в Москву. Это по старому календарю 26 августа (за два дня до рождения Левушки).

Также в сентябре совершается знаменитая охота на волка (затем и на зайца — на весь русский лес), одна из лучших, неслучайно так часто вспоминаемых сцен «Войны и мира». В этой охоте, которую не хочется разбирать, а только читать, хорошо видны действующие лица и суть охотничьей драмы. Ростовы и с ними вместе соседи, любимые и нелюбимые, охотятся на лес.

Неслучайно уделено столько внимание волку, его схватке с собаками, его пленению, и даже взгляду связанного волка на охотников (в фильме «Война и мир» Сергея Бондарчука этот взгляд запечатлен особо: с той и другой стороны). Так на людей смотрит плененный, но не сдавшийся лес. Финский лес с его корягами и колдунами смотрит исподлобья на вооруженных русских — недолго им веселиться! Придут и его, дикие, древние времена.

«Раздвоенный» Толстой смотрит так же — извне на волка и изнутри его — на нас.

Чехов говорил, что у Толстого глаза «медвежьи».

Еще одна сентябрьская картина начала романа: переезд жены князя Андрея Елизаветы Болконской из Петербурга в Лысые Горы. Здесь, в глубине России фарфоровой петербургской статуэтке Лизе судьба разбиться, умереть. Она чувствует это заранее. Лиза — немка, ее девичья фамилия Мейнен. Русская (московская, антипетербургская, волглая) бездна открывается ей в сентябре.

*

Но главные события романа-календаря, прямо указывающие на его метафизическое содержание, несомненно, Бородинская битва и самосожжение Москвы.