Московские тени

Сенчин Роман Валерьевич

Считать никто не стал. Макс налил себе и своей девушке коньяку, жестом предложил остальным и тут же поставил бутылочку на стол. Сергеев плеснул водки бородатому, Андрюхе, Наталье, себе. У жены вино еще было. Саня вяло мусолил кусок шашлыка…

– Что, давайте за знакомство, что ли? – Макс кивнул на свою девушку. – Настя, моя невеста.

– Уху, – саркастически произнесла Наталья.

– Ждем, кстати, ребенка.

– Да? Правда? – удивленно и искренне заинтересовалась жена Сергеева. – И на каком месяце?

– Почти шесть, – смущенно сказала Настя.

– Хорошо-о.

А у нас дочке четыре недавно исполнилось.

Теперь Макс удивился:

– Ты опять родила?

– Представь себе! А ты не заметил? Там спит, на тахте, сверточек…

– Когда это вы успели?

– Со стороны это всегда незаметно, а если рассказывать как и что…

– Расскажите, пожалуйста! – с боязливым любопытством попросила Настя.

– Беременным лучше не знать. Все сами увидите.

– Ой, не пугай, не пугай! – Макс поднял рюмку. – Мы и так трясемся. Ну, тогда за детей!

Только выпили, жена заволновалась:

– Никит, сходи глянь, как она там. Вдруг Володька…

– Я посмотрю, – вскочила Наталья. – Может, все-таки примочку какую-то сделать? Что помогает от синяков?

Ей не ответили.

Снова сидели молча. Бородатый глядел насмешливо, он словно бы чего-то ждал и был доволен напряженностью. Жена Сергеева явно готовилась к ссоре с Максом, но ее сдерживало известие о беременности его подруги и присутствие за столом сына. И уже раза два она говорила:

– Саша, ты спать не хочешь? Иди ляг с Дашенькой.

– Не хочу, – бубнил он, а потом вдруг спросил Макса: – Дядя, а вы поиграете?

– Что, малыш?

– Вы на такой играли. На досочке…

– На гуслях?

– Угу, на гуслях.

– Ух ты! – неожиданно для себя поразился Сергеев. – Ты действительно помнишь? Сань?

– Помню.

– Молоде-ец!

И Макс, обрадованный, что пятилетний мальчик помнит о его давней игре, оживился и осмелел, почувствовав в Саше поддержку:

– Конечно, сыграю. Я каждый день играю. И начал, когда тоже маленьким был. Тогда совсем редко кто умел. На гитарах играли, а я на гуслях.

– А поиграйте.

– Обязательно. Сейчас только коричневой водички выпью, чтоб лучше игралось. – Он наполнил свою рюмку коньяком.

– Нам, пожалуй, тоже пора, – вздохнул бородатый, взял бутылку, но налил только себе и Андрюхе. – Андрейка, – как-то бережно, поотечески потряс его за плечо, – прими. И не думай. Помни только, что я тебе предложил.

– Да, я помню. Спасибо, Василий. Спасибо…

Выпили без тостов, не чокаясь. Сергеев не выпил – уже не лезло. Даже мутило. Через силу курил, выдувая дым в сторону от сына. Вспомнилось, отчетливо и ярко то, о чем сегодня уже не раз вспоминали другие – как они приезжали к Андрюхе лет пять назад.

Андрюха жил здесь почти безвылазно, писал иконы, ходил по воскресеньям в церковь. И встречал их по-настоящему радостно, как дорогих и долгожданных гостей; наверное, так заблудившийся в тайге человек радуется встретившимся геологам… Они почти и не пили тогда. Нет, хм, пили – зеленый чай, чай со смородиновыми листьями, с лимоном. Ели пряники и конфеты, обсуждали прочитанные книги. Много было книг, которые почему-то казалось необходимым прочитать

и потом о них спорить. Спорили об истории, о религии, о театре. Но по-хорошему, без злости. А теперь? Какой, действительно, праздник – приехал в одиннадцать вечера с работы, а тут… И он, Никита Сергеев, тоже бы психовал. Бывало такое несколько раз, когда заходил домой, вымотанный до предела, а у жены подруга. И, конечно, срывался… М-да, и обратно сейчас не поедешь – электрички, может, и ходят, но дети… Был бы один, незаметно как-нибудь собрался бы, исчез потихоньку. А придется вот не самую приятную ночь пережить. И никуда не денешься.

Макс принес гусли. Уселся, положил их на колени. Пощипал струны и стал объяснять Сане тихо, как по секрету:

– Эти гусли называются столообразные. Самые сложные гусли, зато звук прекрасный – пятьдесят пять струн у них. Вот, слушай. – И стал наигрывать мелодию.

Звучание действительно было красивое, но одновременно какое-то искусственное, раздражающе-приторное, как и недавнее красивое пение жены. Сергееву даже спину защипало, и он поежился.

– Ну? – спросил Макс. – Райский звук, правда?

– Правда, – зачарованно отозвался Саня.

– С раем негоже земное сравнивать, – строго сказал бородатый. – Нет такого сравнения. И музыка небесная должна нас влечь, а не языческий этот трень-брень.

Макс не обратил внимания, он уже поднял голову, глаза закатил. Мелодия стала громче, отчетливей.

– Я об Илье Муромце поиграю. Знаешь такого богатыря?

– Нет.

– Да ты что? А мама с папой книжки тебе не читают, что ли?

– Не-ет.

– Что ты наговариваешь? – возмутилась жена. – Постоянно читаем. – Она толкнула Сергеева. – Никита, скажи!

Макс победительно улыбнулся:

– Да ничего… – Наклонил голову к Сане. – Послушай вот былину о богатыре великом, об Илье Муромце. Он давно-давно жил, много подвигов совершил. – И перешел на распевную, гнусоватую, убогую какую-то интонацию:

Из того ли то из города из Мурома-а,Из того села да Карачарова-аВыезжал удаленький дородный добрый молоде-ец.Он постоял заутреню во Муроме-е,А й к обеденке поспеть хотел он в Киев-град.Да й поехал он ко славному ко городу Чернигову-у.У того ли города Чернигова-аНагнано-то силушки черным-черно-о…

Сергеев выбрался из-за стола. Зашел в дом. Выпил холодной воды из-под крана. В соседней комнате о чем-то возбужденно шептались Наталья с Володькой. «Только бы Дашку не разбудили», – мелькнула мысль; Сергеев поморщился и уже иначе, твердо, подумал, как приговорил себя: «Обабился ты, чувак, обабился. Да».

Открыл холодильник, увидел бутылку водки «На березовых бруньках». Зачем-то взял. Потом отломил полбатона докторской колбасы. Сунул бутылку и колбасу в карманы куртки. Вышел.

Максим продолжал гнусить, не совсем, кажется, впопад перебирая струны: