Московский бестиарий. Болтовня брюнетки
Шрифт:
– У тебя и муж есть? – удивилась я.
– Бойфренд, – смутилась Алина, – он тоже стриптизер. Но летом мы решили пожениться. Его зовут Стас.
– Интересно как. И вы друг друга не ревнуете? Такая профессия…
– А чего нам ревновать? – пожимает плечами Алина. – Стас о моих похождениях не догадывается. Да и не так-то часто у меня это случается… А у них в клубе порядки строгие, он мне точно не изменяет.
– Как можно быть уверенной на все сто, если у мужчины такая профессия?
– Он меня любит, – серьезно говорит Алина, – он знает, что, если я о чем-нибудь таком узнаю, сразу его убью!
В то же время на другом конце города стриптизер
У Стаса был удачный вечер – его пригласили танцевать на частной вечеринке, пообещав нехилый гонорар.
Отмечали день рождения какой-то театральной деятельницы. Шумно отмечали, с размахом. Подруги именинницы, не считаясь с ее почтенным возрастом (который, к слову, тщательно скрывался), заказали ей в подарок двух роскошных мужчин – Стаса и темнокожего стриптизера по имени Клод.
Ирме Геннадиевне было слегка за шестьдесят, но некоторую дряблость ее тела с лихвой компенсировал по-девичьи кокетливый нрав. И краснеть-то она с возрастом не разучилась. И смеялась-то она заразительно, во всю ширину забитого фарфоровыми коронками рта. А макияж она наносила щедрыми размашистыми мазками. Тональный крем забивался в морщинки, и вблизи ее лицо производило жутковатое впечатление – ни дать ни взять смеющаяся маска смерти.
Ирма Геннадиевна подарку обрадовалась – визжала так, что Стас перепугался, что у нее может случиться инсульт.
Сначала Стас и Клод танцевали вместе, на столе. Их импровизация пользовалась таким успехом, что гости их вызывали четыре раза на бис.
А потом Ирма Геннадиевна великодушно отпустила Клода… а Стаса попросила задержаться.
Задорно шлепнув молодого красавца по загорелой ягодице, Ирма Геннадиевна выложила на стол пять стодолларовых купюр. Стас взглянул на нее непонимающе – за его работу было уплачено вперед, неужели щедрые чаевые? Однако где-то в самой глубине души глумливо хохохтнуло его альтер эго, нашептывая правильный ответ.
– Это тебе, – подмигнув, говорит Ирма, – за дополнительную услугу. Понимаешь, о чем я.
Ее приглушенный голос возбужденно дрожал, глаза – с желтоватыми белками, все в красных прожилках – блестели.
– Вообще-то я… – замялся Стас, – я немного не по этой части…
– Все мы люди, а значит, все по этой части, – расхохоталась Ирма Геннадиевна.
Они пили шампанское по очереди, из горлышка бутылки. Ирма сидела на строжайшей диете, зато пила как портовый работяга. Пила и пила – пока ее наконец не стошнило хмельной пеной и горькой желчью. Стас сначала обрадовался – бабуля отрубилась, – но не тут-то было. Наскоро умывшись, Ирма Геннадиевна возжелала продолжения банкета.
Она с ногами забралась на диван, а Стас танцевал перед ней под песенку Мадонны «Like a virgin».
А потом Ирма и сама попробовала исполнить стриптиз – взобравшись на стол, она нелепо виляла вертлявым, измученным диетами задиком. С пуговичками нарядной блузки ей справиться не удалось, так что с криком: «А не пойти бы всем к черту?» – она безжалостно рванула на груди дорогую тонкую ткань.
Стас тоскливо смотрел, как подпрыгивают ее увядшие груди. Все ее тело было усыпано мелкими коричневыми
Его натренированная память больше никогда не возвращалась к событиям той ночи. А ведь если в упор чего-то не помнишь, то этого как бы и не было, не так ли?
А потом…
Ирма настояла, чтобы он спал рядом. Стас попробовал было возмутиться, но в престарелой пьяной Мальвине вдруг проснулась жесткая бизнес-леди – ледяным голосом она припомнила, что его ночь оплачена, а желание клиента – закон.
Она приблизила к нему лицо. Крашеные жесткие волосы растрепались, косметика поплыла. Крупные искусственные зубы были выпачканы в губной помаде, неряшливые комки туши черными кляксами осели на желтых и сухих, как старый пергамент, щеках. Аромат Chanel смешивался с кисловатым запахом блевотины, и Стас едва не умер от отвращения, когда ведьма, сложив губы трубочкой, его поцеловала. Ему захотелось изо всех сил вмазать ей по лицу – что ты делаешь, старая дрянь, я же ровесник твоих внуков!
Но вместо этого он улыбнулся. За окнами серел рассвет, а это означало, что оплаченное время истекло.
В дверях Ирма вручила ему многообещающе пухлый конверт.
Стас не выдержал, зарулил в ближайший двор, сел на лавочку и, трусовато оглянувшись по сторонам, украдкой пересчитал содержимое.
Тысяча двести долларов, все без обмана.
Теперь он, пожалуй, сможет купить Алине кольцо. Из белого золота, с крупной слезинкой брильянта. Он пригласит ее в ресторан – «Гоа» или «Антонио», – заранее подговорит официанта, чтобы кольцо было утоплено в бокале шампанского. Алина пригубит пенистую сладость, услышит хрустальное звяканье кольца, недоуменно опустит взгляд… Стас представил себе ее удивленное счастливое лицо и улыбнулся.
Это было похоже на голливудский фильм с непременным хеппи-эндом. Все, как она мечтала.
18. Татуировщики
У меня четыре татуировки.
Самой первой – пошловато-вычурной розой на лопатке – я обзавелась в возрасте подросткового анархизма. Нервозность школьных выпускных экзаменов, первая любовь, нудные наставления родителей («Если будешь так много гулять, ни в какой университет не поступишь!»), весенний авитаминоз. В конце концов примерная девочка Саша сорвалась, и ей захотелось сделать хоть что-то, отдаленно напоминающее асоциальный поступок. Я разбила копилку и отправилась в подвальный тату-салон. К слову – мама до сих пор уговаривает меня избавиться от «этого ужаса».
Кельтский орнамент на щиколотке – зарубка, оставшаяся с разбитных студенческих времен. Мы тогда вообще мало соображали, что делаем. На журфаке приветствовалось инакомыслие и самовыражение. Моя одногруппница Ольга побрилась налысо и ежедневно расписывала бугристую голову зеленкой. Кирилл – он сейчас известный политический журналист – носил индийское сари и противным заунывным голосом распевал мантры. А я вот украсила ногу витиеватым несмываемым рисунком.
Самая незаметная татуировка – кошачий глаз – прячется на основании шеи, под волосами. Ее можно лицезреть только в том случае, если мне вздумается сотворить высокую прическу, на что все равно никогда не хватает времени. Сама же я никогда ее не вижу, поэтому можно и вовсе не брать ее в расчет.