Московский бридж. Начало

Бродский Слава

Десять лет мы учились с Валей в одной школе. Я хорошо знал его родителей, он хорошо знал моих. В доме у Вали (а лучше сказать, в его комнате – ведь все наши семьи жили тогда в комнате в коммунальной квартире) его отцом поддерживалась замечательная библиотека. Там было много интересных и редких книг. И я иногда брал там что-то почитать.

Валин отец первым в нашем большом доме приобрел телевизор, КВН-49. И он приглашал детей, знакомых Вали, на какие-то детские передачи. Но Евсей Абрамович ставил при этом одно условие: надо было прийти с дневником и показать, что ты хорошо учишься в школе. В первый раз, когда я пришел на такую передачу, я не знал, что надо было принести дневник. И когда я увидел, что все показывают свой дневник Евсею

Абрамовичу, сказал ему, что я не знал про дневник. Евсей Абрамович, к моему большому удивлению, не прогнал меня вон, а сказал, что знает, как я учусь, и что я могу занимать место перед телевизором. Тех, кто плохо учился, Евсей Абрамович, на самом-то деле, не прогонял, а просто брал с них слово, что они будут усерднее учить уроки.

Годы шли. В пятом классе я отличился. Новая учительница математики спросила, сколько будет, если пять разделить на ноль. Я поднял руку. И все в классе подняли руку. Но отвечали все как-то неправильно. Я был выше всех в моем классе и сидел в последнем ряду. Поэтому меня спросили последним. И я ответил, что на ноль делить нельзя. Учительница тут же объявила мне, что я должен стать математиком. И сказала, что через два года я должен начать ходить в математический кружок при Московском университете. Я передал это Вале. И мы стали ждать. Ждали два года. Потом, начиная с 1955 года, мы вместе с Валей ходили четыре года в математический кружок при Московском университете и знали, что будем поступать на мехмат.

В девятом классе Валя научил меня играть в преферанс. Мой отец умел играть в преферанс. Но когда я просил его научить меня, он отказывался. Говорил, что пусть я лучше занимаюсь математикой. Мое увлечение математикой отец вполне одобрял. Он говорил, что математика нужна везде. И что она мне очень пригодится, если я когда-нибудь уеду в Америку.

В 59-м мы с Валей поступили на мехмат. В том году и следующие пару лет евреев принимали в университеты. Так получилось, что мы оба, Валя и я, в это время переехали в район арбатских улиц. Так что в университет последующие пять лет мы ездили вместе. А на мехмате большей частью учились в одной группе.

Мы дышали с Валей одним воздухом. Одинаково ненавидели все советское. И были абсолютными единомышленниками.

Раньше мне всегда казалось, что Валя был больше под моим влиянием, чем я под его. Но сейчас, вспоминая прошлое, я стал думать об этом иначе. Как-то Валя высказал мне свое отношение к бывшему тогда в большом ходу выражению «честное комсомольское». «Что за дикое сочетание этих двух слов, – сказал он. – У человека должно быть просто его честное слово». Слова Вали могут показаться сейчас слишком простыми, чтобы помнить о них более чем полвека. Наверное, трудно поверить, что тогда, давно, они звучали не так тривиально, как сейчас. И я помню немало подобных эпизодов. И, значит, нельзя сказать, что Валя был больше под моим влиянием. Мы учились друг у друга.

На мехмате и после окончания университета мы много играли в преферанс. Но как только мы познакомились с бриджем, преферанс был забыт. В это время Марик Мельников был довольно близок с Лешей Поманским. А я был ближе к Вале. Поэтому и пары наши по бриджу поначалу были именно такими: Марик играл с Лешей, а я – с Валей.

После серии разводов семидесятых годов наша компания стала распадаться. Стали мы реже встречаться и с Валей. Последний раз мы встретились незадолго до моего отъезда из России в 91-м. Хотя это и не совсем точно. И вот почему. Кажется, в 2003 году мне случилось быть в Кармеле, в Калифорнии, где (помните?) Роберт Кон, который любил и умел играть в бридж, начинал свою издательскую деятельность. И вот, проходя по одной из улиц, я увидел человека, похожего на Валю. Я посмотрел на него внимательнее и понял, что я ошибся. Человек этот не был так уж сильно на него

похож. И тут я подумал, что прошло много лет с тех пор, как мы не виделись. А что, если Валя сильно изменился? Наверное, я не могу просто так уйти и не проверить, он это или не он. Я пробежал несколько шагов назад и пошел навстречу этому человеку. И когда я с ним поравнялся, стал смотреть ему прямо в глаза. Ну и по этой причине он тоже посмотрел мне прямо в глаза и через пару секунд отвел взгляд. Нет, значит, это был не Валя. (Я тогда, видимо, полагал, что я за последние годы совершенно не изменился.)

Через какое-то время я позвонил Вале. Мы с ним поболтали о том – о сем. И он мне сказал, что недавно был в Америке. Где? В Калифорнии. А был ли ты в Кармеле? Да, был. Когда? Он назвал мне ту самую дату. Почему же ты мне не позвонил, что будешь в Америке? Мне кажется, что мы там с тобой виделись.

И я попытался рассказать ему, что случилось там, в Кармеле. Но Валя как-то не мог понять, о чем я говорю. По-видимому, все это звучало слишком нереалистично для него. «Слава, – сказал он мне, – ты не можешь себе представить, какие там замечательные гостиницы!»

Ну что ж, очень жалко, что мы разошлись с Валей тогда в Кармеле. Это была для нас последняя возможность повидаться.

* * *

В заключительном матче Вильнюсского турнира наша команда играла против команды Бруштунова. К началу этого матча львовяне потеряли шансы занять первое место. И стимула бороться за победу против нас у них оставалось мало. Они проиграли нам со счетом 8 : 0. Думаю, в какой-то мере это произошло потому, что Витольд относился к нам с большой теплотой и хотел как-то поддержать начинающую команду. Наверное, львовяне не проиграли нам матч совсем уж нарочно, но отношение Витольда к нам, думаю, во многом предопределило результат.

Соревнования в Вильнюсе мы закончили, находясь в середине турнирной таблицы, и были этим вполне довольны.

«МУЖИКИ»

Как и для всех наших, бридж не был для меня основным занятием в жизни. В 1968 году я бегал по различным ученым советам, пытаясь найти место для защиты своей диссертации. Бегал я вместе с Таней Голиковой (моей будущей женой), тогда – сотрудницей знаменитой Колмогоровской лаборатории статистических методов при Московском университете. Она работала в отделе Василия Васильевича Налимова, который был заместителем Колмогорова в его лаборатории и являлся для меня в тот момент научным гуру.

Это была идея Налимова, что мы должны защищаться вместе. И он активно помогал нам искать место защиты. Летом 1968-го мы выступили в ЦЭМИ (Центральном экономико-математическом институте), в отделе Евгения Григорьевича Гольштейна. Там все наши идеи понравились, и мы встали в очередь на защиту. Ученым секретарем секции совета Гольштейна был Юрий Константинович Солнцев. Но я тогда еще не знал об этом. Так же как и не знал, что будет означать это имя в московском бридже и как близко сведет меня с ним вскоре бриджевая судьба.

Все шло своим чередом. И вот, наконец, произошло то, что должно было произойти. Таня сказала мне, что знакома с одним ее сокурсником по университету, компания которого играет в бридж. Как его зовут? Его зовут Вилен Нестеров.

Они закончили астрономическое отделение физфака (мехмата до 1956 года) в 1957 году. (В одном воспоминании о Вилене Нестерове написано, что он закончил университет в 1951 году. Это, конечно, неверно. И Вилен, и Таня были старше меня, но не на 13, а только на 7 лет.) После окончания университета Таня и Вилен вместе работали в ГАИШ'е – Государственном астрономическом институте им. Штернберга (одном из подразделений Московского университета). В конце пятидесятых – начале шестидесятых годов были авторами совместных научных работ по астрономии.