Московский чудак
Шрифт:
В частной гимназии был установлен единственный культ: Веденяпина; перед уроком его в младших классах крестили свои животы.
21
Еще с вечера Митя томился; с испуганно бьющимся сердцем расхаживал; был Лев Петрович у них с десяти; вдруг не будет: проспит?
Пролетел Веденяпин.
И Митя, столетие себе губы, стоял под учительской: кланялся; но на поклон Веденяпин ему не ответил.
Дверь хлопнула.
Знает!
Вся кровь застуднела.
Швейцар
Митя глядел пред собою и – видел: ряд классов сквозных: дальше – зал; за ним – двери в учительскую: отворилися.
Учителя пошли классами.
Батюшка в темо-коричневой рясе тихонечко плыл и помахивал балльником (книжкой зеленой, куда заносились отметки); громадный, хромающий Пышкин, мотаясь клоками седой бороды и власами, высказывал твердо свое убеждение толстою пяткой – прийти в восьмой класс; показался худой латинист.
Веденяпин, весь скованный, стянутый, – мертвою позою несся на классы.
Нет, Митя не слышал урока; он думал про то, что над ним разразилось; он думал о случае с книгами.
Вот тоже – книги!
Четырнадцать дней, как отец перестал разговаривать: не догадался ли? Как же иначе?
Расходы же были: купи того, этого: новый учебник, блокнот, карандашик; товарищи (все поголовно!) имели карманные деньги; он – нет; не умел приставать и выпрашивать.
– Дай мне полтинник.
– Дай рублик.
Ворчание слышать ему надоело.
– Опять? Сколько ж новых учебников?
– Что? Источил карандашик?
Он стал к букинисту потаскивать книги и их продавать; а на деньги себе покупал он учебники, карандаши и блокноты: вот разве – страстишечка к одеколону цветочному в нем развивалась: он прыскался им, когда шел к фон-Мандро.
Фон-Мандро!
Митя вспомнил вчерашнее: сердце опять закидалось. Ужасно, томительно! Этот удар по руке угнетал; угнетала угрюмость отца; и страшила: нависшая казнь Веденяпина.
Ужас!
А Пышкин тащился к доске: куском мела отбацать; боялися; три гимназиста под партой строчили урок; губошлеп Подлецов, по прозванию «хариус» (харя такая), своим исковырянным носом уныривал прямо под парту.
Состраивал рожу? и – видели: рот – полон завтраком.
Кончилось: хлынули.
Здесь, у мальчишек, седой старичок математик заканчивал:
– Если делимое, – он приподнялся на цыпочки и посмотрел сверху вниз, – множим на пять; делителя ж, – он приседал и поблескивал, – множим на пять…
А тыкался в грудь
– После… то что будет с частным?
– Оно – не изменится.
– Если же, – он зачесал подбородок, – делимое мы умножаем на десять… – бежал в угол: сплюнуть.
И, сплюнув, обратно бежал.
– …А делителя…
Митя прошел в пятый класс.
Веденяпин заканчивал здесь свой урок: он казался красавцем, обросшим щетиной.
Не то – павианом.
Но выскочил он и тушканчиком несся: в учительскую, чтобы оттуда янтарный мундштук, крепко втиснутый в рот, показать.
Опозорит и выгонит.
Все уж прошли в переполненный зал: перемена!
Звонок: распахнулися классы: и торопью бросились, тычась тормашками; вся многоножка отшаркала громко в открытые классы; распалась – на классы; а в классах распалась – на членики; каждый уселся за парту – выкрикивать что-нибудь.
Преподаватели в классы текли.
Разуверенно шел изможденный француз – на кошачий концерт в первом классе; пошел латинист.
Веденяпин понесся на класс властной мордой, метя перепуги, как прах, пред собою; о, ужас! Он – ближе и ближе…
Руками дрожащими все животы окрестилися; Митенька выхапнул книгу, одернулся, вспыхнул:
– Что будет, то будет!
И…
Двадцать пять пар перепуганных глаз пожирали глазами скуластый и гривистый очерк лица, двумя темными ямами щек прилетевший и бросивший выблеск стеклянных, очковых кругов.
Сел на ногу: расширились ноздри; втянулися губы; и – рот стал безгубым: полоска какая-то!
Воздухом ухнул.
– А ну-те-ка!
В Митю вперился.
Сейчас, вот сейчас: начинается!…
И показалось, что будет огромный прыжок – через столик и парту – из кресла; так хищник прыжком упадает на спину барана: барана задрать.
22
Но не прыгнул: сидел вопросительным знаком.
– А – ну-с? Пролетел шепоток…
– Подлецов!
И, вцепившись в подкинутую коленку руками, прижался к коленке щетиною щек:
– Что?
– Не слышу?
Съел рот и сидел с засопевшей ноздрею: – Довольно-с! – влепилась огромная двойка. На парту слетел Подлецов. Митя думал.
– А я-то? А – как? Почему обо мне ни единого слова?… Он – вовсе не знает еще: он, конечно, – не знает: а то бы…
Но – екнуло: Знает.
– Скажите-ка, Бэр!
Припадая к столу, Веденяпин схватил «Хрестоматию Льва Веденяпин а» и карандашным огрызком страницы разлистывал, делаясь то вопросительным, то восклицательным знаком.
И двадцать четыре руки закрестили свои животы; двадцать пятый живот, не окрещенный, жалко качался: исчезнуть под партою: меткая двойка сразила.
– Коробкин!