Московский дневник
Шрифт:
Ну и потом, и это она тоже произнесла первой, шесть недель – это как раз то время, какое требуется, чтобы хоть как-то обжиться в каком-нибудь городе, к тому же не зная языка и ощущая его сопротивление на каждом шагу. Ася заставила меня убрать письма и легла на кровать. Мы много целовались. Но самое глубокое возбуждение у меня вызывало прикосновение ее рук, и она говорила мне раньше, что все, кто был с нею связан, ощущали, что наибольшая сила исходит именно от них. Я прижал свою правую ладонь к ее левой, и мы долго лежали так. Ася напомнила о замечательном совершенно крошечном письме, которое я как-то ночью передал ей на Виа Депретис в Неаполе, когда мы сидели за столиком перед маленьким кафе на почти пустынной улице. Надо будет попробовать разыскать его в Берлине. Потом я прочитал лесбийскую сцену из Пруста120. Ася поняла ее необузданный нигилизм: как Пруст, так сказать, врывается в аккуратно обставленный кабинет в душе обывателя, на котором висит табличка «Садизм», и все безжалостно разносит вдребезги, так что от блестящей, упорядоченной концепции греховности не остается ничего, более того, на всех разломах зло слишком ясно обнаруживает «человечность», даже «доброту», свою истинную основу. И пока я объяснял это Асе, мне стало понятно, насколько тесно это связано с основной тенденцией моей книги о барокко. Совсем как вечером накануне, когда я один читал в комнате и наткнулся на необычайное рассуждение о Caritas Джотто121, и мне стало ясно, что Пруст развивает здесь мысли, совпадающие с тем, что я пытался выразить понятием аллегории.
19
Об этом дне почти нечего записать. Поскольку отъезд отодвинулся, я немного отдохнул от забот, связанных с последними днями в Москве. Райх впервые снова спал у меня. Утром пришла Ася. Но ей скоро надо было уходить на собеседование, связанное с возможностью новой работы. Во время ее короткого визита разговор зашел о применении газов на войне. Сначала она яростно спорила со мной, но вмешался Райх. В конце она сказала, что я должен записать то, что говорил, и я решил написать статью об этом для «Weltb"uhne»122. Вскоре после ухода Аси ушел и я. Я встретился с Гнединым. Наш разговор был непродолжительным; мы разобрались с воскресной неудачей, он пригласил меня на следующее воскресенье вечером к Вахтангову и дал мне несколько советов относительно таможенного оформления багажа. По пути к Гнедину и обратно я проходил мимо здания ЧК. Перед ним постоянно расхаживает часовой с примкнутым штыком. Потом на почту; я телеграфировал насчет денег. Пообедал я в погребке, где мы ели по воскресеньям, поехал потом домой и отдохнул.
В вестибюле санатория мне встретилась Ася, и сразу же, с другой стороны, подошел Райх. Ася шла принимать ванну. Все это время я играл в ее комнате с Райхом в домино. Потом пришла Ася и рассказала о перспективах, открывшихся для нее сегодня утром, о возможности получить место помрежа в одном театре на Тверской, где два раза в неделю играют для пролетарских детей123. Вечером Райх был у Иллеша. Я с ним не пошел. Около одиннадцати он появился у меня в комнате; но идти в кино, как мы планировали, было уже поздно. Краткий, ничем не кончившийся разговор о трупах в дошекспировском театре.
20 января.
С утра я довольно долго писал у себя в комнате. Так как Райх в час должен был по своим делам быть в редакции энциклопедии, я хотел воспользоваться этой возможностью, чтобы побывать там, не столько чтобы протолкнуть свою статью о Гёте (на это я совершенно не надеялся), сколько чтобы последовать предложению Райха и не быть беспечным в его глазах. Ведь в противном случае он мог бы объяснить отклонение статьи о Гёте моим бездействием. Я с трудом мог сдержать смех, когда оказался наконец перед ответственным профессором. Едва он услышал мое имя, как вскочил, вытащил мою статью и вызвал на помощь секретаря. Тот принялся предлагать мне статью о барокко.
Неизвестный фотограф. Без названия (Фотография ВЦИК (?). Снятие памятника Александру III на Пречистенской набережной). 1918 г.
Я потребовал сохранения за мной статьи о Гёте в качестве условия любого дальнейшего сотрудничества. Потом я перечислил свои публикации, намекнул, как инструктировал меня Райх, о своем состоянии, и как раз в тот момент, когда я об этом говорил, вошел Райх. Однако он не подошел ко мне и беседовал с другим сотрудником. Мне пообещали дать ответ через несколько дней. Потом нам с Райхом еще долго пришлось ждать в приемной. Наконец мы пошли; он рассказал мне, что в редакции подумывают о том, чтобы поручить статью о Гёте Вальцелю124. Мы шли к Панскому. Невероятно – но все же возможно, – что ему, как мне потом сказал Райх, двадцать семь лет. Поколение, делавшее революцию, стареет. Похоже, что со стабилизацией в их жизнь вошел покой, даже равнодушие, что обычно бывает в преклонном возрасте. Между прочим, Панский совсем не радушен, и о москвичах вообще этого не скажешь. Он пообещал показать мне в следующий понедельник несколько фильмов, которые я хотел посмотреть до того, как начать писать статью против Шмитца, которую мне заказал «Literarische Welt». Мы пошли есть. После еды я отправился домой, потому что Райх сначала хотел поговорить с Асей один. Позднее я зашел на час и пошел потом к Бассехесу. Вечер у банковского начальника Максимилиана Шика был разочарованием в том смысле, что я остался без ужина. Днем я почти ничего не ел и совершенно изголодался. Так что я совершенно бесстыдно набросился на выпечку, которую подали к чаю. Шик из очень богатой семьи, учился в Мюнхене, Берлине и Париже и служил в русской гвардии. Теперь он с женой и ребенком живет в одной комнате, из которой, правда, с помощью перегородок и портьер сделаны три. Это, должно быть, очень хороший пример того, кого здесь называют «бывшими людьми». Он является таковым не только в социологическом отношении (как раз в этом он подходит не совсем, потому что занимает достаточно привлекательный пост). Характеристика «бывший» относится к продуктивному периоду жизни. Он писал стихи, например в «Die Zukunft»125, и статьи в совершенно забытых в наши дни журналах. Однако он верен своим пристрастиям, и в его кабинете находится небольшая, но тщательно подобранная библиотека французских и немецких авторов XIX века. Он сказал, сколько стоили некоторые, очень ценные из этих книг, и стало ясно, что для продавца они были просто макулатурой. За чаем я попытался получить от него информацию о новой русской литературе. Мои усилия были совершенно напрасными. Его понимание не идет дальше Брюсова. При этом постоянно присутствовала маленькая, очень милая женщина, по которой было видно, что она не работает. Но книгами она тоже не интересовалась, и было кстати, что Бассехес немного занимался ею. За некоторые любезности, которые он ожидает от меня в Германии, он осыпал меня дешевыми, неинтересными детскими книгами, от части из них я не мог отказаться. Лишь одну я взял с удовольствием, она, правда, ценности тоже не представляет, но довольно красива. Когда мы уходили, Бассехесу удалось заманить меня обещанием показать кафе, где собираются проститутки, пройтись до Тверской. Правда, в кафе я не увидел ничего особенного, но по крайней мере поел еще холодной рыбы и крабов. В роскошных санях он довез меня до пересечения Тверской и Садовой.
21 января.
Это день смерти Ленина. Все увеселительные заведения закрыты. Но для магазинов и конторских служащих выходной перенесен, из-за «режима экономии», на следующий день, субботу, когда рабочий день и без того сокращен наполовину. Рано утром я поехал к Шику в банк и там узнал, что на субботу был намечен визит к Мускину126, чтобы я посмотрел коллекцию детских книг. Я поменял деньги и поехал в Музей игрушки.
На этот раз я продвинулся на один шаг. Мне пообещали дать во вторник ответ насчет фотографий, которые я хотел заказать. Но потом мне показали отпечатки с имеющихся негативов. Поскольку они стоят гораздо дешевле, я заказал штук двадцать отпечатков. И в этот раз я с особым вниманием изучал глиняные игрушки из Вятки. – Накануне, как раз когда я уходил, Ася предложила в два часа дня пойти с ней в детский театр, находящийся на Тверской, в кинотеатре «Арс». Но когда я туда пришел, в театре никого не было; я понял, что в этот день представление, скорее всего, не состоится. Наконец, со словами, что театр закрыт, служитель выставил меня из вестибюля, где я грелся. Простояв еще некоторое время на улице, я дождался Маню, которая принесла мне записку от Аси. В ней говорилось, что она ошиблась, и спектакль будет не в пятницу, а в субботу. После этого я с Маниной помощью купил свечи. От работы при свечах мои глаза сильно воспалились. Поскольку я хотел сэкономить время для работы, я пошел не в дом Герцена (который, впрочем, в этот день мог быть закрыт), а в столовую
22 января.
Я еще не умылся, но сидел за столом и писал, когда вошел Райх.
В это утро я был еще меньше расположен к общению, чем обычно в такое время. К тому же я не хотел прерывать работу. Когда же я около половины второго собрался уходить и Райх спросил меня: «Куда?» – выяснилось, что и он собирается в детский театр, куда меня пригласила Ася. Значит, все мое преимущество состояло в том, что я днем раньше напрасно простоял полчаса перед порталом. Тем не менее я пошел вперед, чтобы выпить в привычном кафе чего-нибудь горячего. Но и кафе были в этот день закрыты, а в этом к тому же начался «ремонт». И я медленно пошел по Тверской к театру. Потом пришел Райх, за ним и Ася с Маней. Так как мы вчетвером стали уже компанией, мой интерес к спектаклю был небольшим. До конца я все равно остаться не мог, потому что в половине четвертого я все равно должен был быть у Шика. Я также не настаивал на том, чтобы сесть рядом с Асей, а занял место между Райхом и Маней. Ася заставила Райха переводить мне. В пьесе, кажется, шла речь о создании консервной фабрики, и она была с сильным шовинистическим акцентом, антианглийской. В антракте я ушел. Тут Ася даже предложила, чтобы удержать меня, место рядом с собой, но я не хотел приходить к Шику с опозданием и, самое главное, слишком уставшим. Он сам был еще не готов. В автобусе он говорил о времени, которое он провел в Париже, о том, как к нему приходил Жид и т. д. Визит к Мускину был не напрасным. Правда, я обнаружил всего одну действительно значительную детскую книгу, швейцарский детский календарь 1837 года, тоненький томик с тремя раскрашенными листами иллюстраций, но я увидел так много русских детских книг, что мог составить себе впечатление об уровне их иллюстраций. Они очень сильно зависят от немецких иллюстраций. Для многих книг иллюстрации делались в литографических мастерских Германии. Многие немецкие книги копировались. Русские издания «Штруввель-петера»130, которые я там увидел, очень грубые и некрасивые. Мускин закладывал в книги листочки, записывая на них сведения, которые я ему сообщал. Он руководит в государственном издательстве отделом, который выпускает детские книги. Несколько образцов своей продукции он мне показал. Среди них были и книги, в которых он был автором текста. Я рассказал ему о своем грандиозном плане документального издания «Фантазия». Он, похоже, не очень-то понял, о чем речь, и вообще произвел впечатление довольно заурядное. Состояние, в котором находилась его библиотека, произвело на меня ужасающее впечатление. У него не было места расставить книги, как полагается, и все лежало и стояло на стеллажах в коридоре как попало.
К чаю было много угощений, и я не заставлял себя упрашивать, ел очень много, потому что в этот день не обедал и не ужинал.
Мы пробыли там около двух с половиной часов. Под конец он дал мне еще две книги издательства, которые я про себя решил подарить Даге. Вечером писал дома статью о Рильке и дневник. Но – как и сейчас – такими плохими письменными принадлежностями, что мне ничего не идет в голову.
23 января.
(Я долго ничего не записывал в дневник, и теперь приходится писать все разом.) В этот день Ася готовилась к выписке из санатория. Она перебралась к Рахлиной131 и, тем самым, наконец, в приятную компанию. В следующие дни я смог оценить, какие возможности открылись бы для меня, если бы подобный дом стал доступен мне раньше. Теперь было уже слишком поздно пытаться воспользоваться этими возможностями. Рахлина живет в доме Центрального архива, в большой, очень чистой комнате. Она живет со студентом, который, однако, очень беден и из гордости там не проживает. На второй день нашего знакомства, в среду, она уже подарила мне кавказский кинжал, очень красивой работы, хотя и не представляющий большой ценности и игрушечный. Ася утверждала, что этим подарком я обязан ей. Правда, для моих встреч с Асей дни, которые она провела у Рахлиной, были ничуть не лучше, чем время в санатории. Потому что там всегда был красный генерал, который только два месяца назад женился, но всеми возможными способами ухаживал за Асей и упрашивал ее поехать с ним во Владивосток.
Неизвестный фотограф. Без названия (Стойка на голове). Конец 1920-х гг.
Именно туда его направили служить. Свою жену он собирался, по его словам, оставить в Москве. На этих днях, а точнее, в понедельник Ася получила от Астахова132 из Токио письмо, которое переслала ей из Риги Эльвира. В четверг, когда мы вместе уходили от Райха, она самым подробным образом рассказала мне о его содержании, говорила со мной об этом еще и вечером того же дня. Астахов, похоже, не забывает ее, и, так как она попросила у него платок с цветами вишни, я сказал ей, что, наверное, единственное, что он искал эти полгода в витринах Токио, был такой платок. В первой половине этого дня я диктовал заметку против Блая и несколько писем. После обеда я был в очень хорошем настроении, разговаривал с Асей, но помню только, что Ася, когда я уже вышел от нее с ее чемоданом, чтобы отнести его к себе, еще раз появилась в дверях и протянула мне руку. Не знаю, чего она от меня ожидала – может быть, ничего. Я лишь на следующий день сообразил, что Райх закрутил настоящую интригу, чтобы заставить меня тащить чемодан, потому что сам он чувствовал себя плохо. Через день, после того как Ася переехала, он слег в Маниной комнате в постель. Но гриппозное состояние быстро прошло. Во всяком случае, в том, что касалось моего отъезда, я по-прежнему полностью зависел от Бассехеса. Через четверть часа после того, как я ушел из санатория, мы встретились на автобусной остановке. На вечер я договорился с Гнединым пойти в театр Вахтангова, однако должен был до того пойти с Райхом к его переводчице, чтобы попытаться заполучить ее на следующее утро, когда мне будут показывать в Госкино фильмы. Это удалось. После этого Райх посадил меня в сани, и я поехал к Вахтангову. Через четверть часа после начала спектакля пришли Гнедин и его жена.
Я уже было решил уйти и спрашивал себя, вспоминая происшедшее в прошлое воскресенье в театре Пролеткульта, не сумасшедший ли Гнедин. Но билетов уже не было. В конце концов ему все же удалось раздобыть какие-то билеты; однако мы сидели порознь, и в разных актах мы менялись местами на все лады, потому что два места были вместе, а одно отдельно133. Жена Гнедина массивна, приветлива и тиха, несмотря на некоторую невнятность черт, она не лишена шарма. Оба проводили меня после спектакля до Смоленской площади, где я сел на трамвай.