Московский гость
Шрифт:
– А отныне будешь Органовым, - возразил Кащей.
Писатель, предполагая, что сражение вступает в решающую фазу, поднялся тоже. Он открыл рот, желая объявить, что был и остается Членовым и игры, которая эта свора мошенников затеяла вокруг его фамилии, ровным счетом ничего в его жизни не меняют. Затейщиков взял его за плечи, повернул спиной к себе и с силой поддал коленкой в писательский зад. Вот оно!
– мелькнуло в голове Членова.
– Я ждал! Я знал, что это в конце концов произойдет! Должно было произойти! Такие времена!
– Доброго пинка я ему дал, - похвалил себя Кащей. Его прихвостни подобострастно закивали.
Членов скатился
– ----------
Леонид Егорович лежал на кровати в гостиничном номере, истерзанный волей партии. Слишком многого требовала ячейка от него, человека, который желал одного - отдыха, мечтал лишь о том, чтобы никто не врывался в его сны, не тормошил, не заставлял сползать с постели и подвергаться всяким унизительным процедурам.
Но сны были беспокойными и больше походили на кошмары. Он увидел себя разбито покоящимся темной ночью на дне какой-то глубокой и тесной впадины, а над ним сидела на отливающем серым металлическим блеском камне Кики Морова в шлеме и легкой кольчужке, которая скорее искушения ради, чем по ратной надобности прикрывала ее грудь. Кудесница смеялась и болтала в воздухе голыми ногами, и от этого над Леонидом Егоровичем страшно проносились острейшие ножи, прикрепленные к подошвам Кики Моровой на манер коньков. Они как будто вырастали из тех подошв. Вот они уже и впились в его одежду, только клочья полетели, а ведь это была казенная одежда, сшитая партией специально для того, чтобы он, Леонид Егорович, явился народу достойным образом, не шутя...
Одежды как не бывало. Тихонько застонал и заворочался Леонид Егорович, но от жуткого оружия Кики Моровой увернуться не смог, как если бы пустил в землю корни, державшие теперь его. Из земных недр донеслись ответные вздохи множества славных борцов за правое дело, они культурно лежали там слой над слоем, не перемешиваясь, чтобы легче было распознавать их принадлежность к той или иной революционной эпохе; в своем перманентном существовании они делали все, чтобы верхние не могли, а нижние не хотели так существовать и дальше, - впрочем, время от времени роли менялись, и не менялась только ситуация. Все ближе и ближе подступают ножи. Вонзились. Странность заключалась даже не в отсутствии боли, а в том, что лезвия не просто оставляли кровавые порезы, как следовало ожидать, а вырывали из тела Леонида Егоровича большие клочья, целые пласты, разлетавшиеся в разные стороны и исчезавшие в темноте.
Вжик!
– и нет больше Леонида Егоровича в его полном объеме, во всем его блеске и совершенстве. Исчезла без следа какая-то часть, достойно представлявшая целое. Леонид Егорович пытается уловить, что за органы уносятся от него в неизвестность, но все тщетно. Всего лишь какие-то куски, ошметки, аккуратные безымянные вырезки. Его разделывают как свиную тушу. Леонид Егорович понимает, что смерть, настоящая, без фальши и надежды на возврат, ему не грозит, но и сохранять жизнь за счет смирения перед мясницкими ножами ему не по душе. В последнем усилии гордости он хватает слабыми детскими ручонками Кики Морову за ноги, пытаясь остановить их движение. Повелительница снов беззвучно смеется, ее ступни как воду раздвигают сомнительную силу рук жертвы, лезвия как в масло входят в судорожно скрюченные пальцы, отсекают
С криком проснулся Коршунов и увидел, что борется с низко склонившейся над ним и сердито пыхтящей девушкой, настоящей белокурой бестией, в руках которой сверкают длинные металлические расчески.
– Нельзя так, Леонид Егорович, - увещевала девушка, отталкивая руки вождя и смачно вонзая металл в жидковатые завитушки на его висках.
– Не надо... У меня задание, не мешайте моей работе. Будьте наконец благоразумны.
Леонид Егорович подчинился. Девушка неистово трепала его волосы, метала их из стороны в сторону. Вошел Образумилов. Он еще расстраивался из-за стычки с Затейщиковым, но эмоции вершителя истории были неизбывны, и Аристарх Гаврилович делал правильную, без уклонений в мишуру повседневности, физиономию.
– Чем вы тут занимаетесь?
– спросил он парикмахершу.
– У меня кое-какие новые соображения, - ответила девушка, - насчет прически. Ищу совершенную форму.
Слова адресовались восходящей на партийный небосклон звезде, но пытливый взгляд истовой службистки не отрывался от головы соскальзывающего за горизонт вождя. Это не понравилось Образумилову, ревнивое чувство кольнуло сердце, и он недовольно бросил:
– Поздно, надо было раньше искать.
– Никто не скажет, что я не искала, - возразила девушка с достоинством.
– Ваш труд будет хорошо оплачен. Заканчивайте, его пора одевать. Где все остальные?
Номер в мгновение ока наполнился мастерами. Леонида Егоровича подняли на ноги, велев их расставить пошире, а руки вытянуть в стороны. Он выглядел распятым на невидимом кресте. Напрасно боролся он с головокружением, но к нему тянулось столько энергично работающих рук, что упасть он все равно не мог. Едва слышно Леонид Егорович попросил пить, и по его губам провели влажной губкой; губку давно отняли, а он все еще причмокивал губами, как младенец. И соображал он не многим лучше младенца.
Инициативная девушка с расческами взобралась на стул и сверху запустила в шевелюру вождя свое трудовое оружие. Леонида Егоровича облачили в красный просторный плащ, с некоторой свободой болтавшийся на его непотребном теле и создававший массу волнообразных складок. Маленькая голова трибуна словно выметнулась поверх облака, над большим выбросом из преисподней газа вперемежку с кровью. Плащ доходил ему до колен, а обуться его вынудили в блестящие офицерские сапоги со скрипом. Фигура вышла, в сущности, комической, и Образумилов остался доволен. Уже от чистого веселья духа он пожелал знать, как упакованный в шелка Коршунов будет смотреться в движении, и, едва тот по его приказу принялся совершенствовать походку, вскочил в зону поднятого плащом шторма и, лукаво взглядывая на Леонида Егоровича сбоку, отрывисто, с солдафонской гортанностью скомандовал: левой, брат, левой!
Лаборантского вида молодой человек в белом халате поднес ко рту вождя чайную ложечку с какой-то прозрачной жидкостью.
– Что это?
– слабо выговорил больной.
Молодой человек объяснил:
– Для укрепления голосовых связок.
Выпив лекарство, Леонид Егорович пробно кашлянул. Получилось весьма зычно, и мастера обменялись довольными взглядами. Пока шли эти последние приготовления к выходу, Леонид Егорович все обдумывал свой сон, образ Кики Моровой преследовал и мучил его. Если ему грозит не смерть, то что же? И как можно жить, если тебя заставляют делать то, что ты делать не в состоянии? Леонид Егорович еще раз прокашлялся и сказал: