Московский полет
Шрифт:
– Вот что, братцы, – сказал я, – спасибо, но я должен остаться тут. Будет у меня интервью с Ельциным и Гдляном или нет – это еще неизвестно. А тут встреча с религиозными вождями, это тоже материал для «Токио ридерз дайджест». Ведь что-то им написать мне придется.
– Какого ссе ссерта я тут сидел? – возмутился Толстяк. – Луссе бы я поссел кирять с вассей американкой!
– С какой американкой? – не понял я.
– Ну, которая выссла с вассей конференции как раз, когда ты воссел…
– Дайана? – вспомнил я. – Откуда ты знаешь, что
– А она вон у того хмыря под «Запороссцем» спрассивала, где тут моссно стопаря дернуть. – И Толстяк кивком показал на торчащий вдали серенький «Запорожец», под которым светила лампа-переноска.
– Быстро ваши американцы усваивают нашу жестикуляцию! – сказал Семен. – Или в Америке тоже так показывают? – Он щелкнул себя по шее характерным жестом выпивохи.
Я пожал плечами, а Семен завел машину.
– Генуг [Итак]! – сказал он на идиш и повернулся к Толстяку. – Ты видишь? Я же тебе сразу сказал, что он стал другим человеком.
– Поехали, – сказал ему Толстяк.
– В чем дело? – удивился я.
– Поехали, что с ним разговаривать! – снова сказал Толстяк Семену. Семен выжал сцепление и толкнул вперед рычаг скоростей. Но я схватил руль машины:
– В чем дело? Вы что – сдурели? Я не вру, мне действительно нужно писать для японцев.
Семен вернул рычаг на нейтралку.
– При чем тут японцы! – поморщился он. – Десять лет назад, когда мы узнали, что ты женился на Лизе Строевой, мы тут пили за вас и желали вам десятерых детей. Но вот ты приехал, мы ездим с тобой весь день, а ты даже не считаешь нужным сказать нам, почему вы разошлись. Конечно, в Америке такие вещи не обсуждают ни с кем, кроме адвоката. Но мы-то не в Америке!
Я посмотрел им в глаза – сначала Семену, а потом – Толстяку. Они были правы. Они были настолько правы, что я удивился себе: неужели я действительно стал другим человеком в Америке?
– Послезавтра, во вторник, ждите меня к завтраку, – сказал я им.
– Ол райт, сэр, – согласился Семен, и они уехали. В темноте улицы быстро исчезли задние огни моей бывшей машины.
Проводив их глазами, я вошел в дом Аксючица. Но что-то – звук лязгающей двери, что ли? – замедлило мои шаги. Я посмотрел на часы. С момента, как я встретил Дайану у этой двери, прошло не меньше получаса. Черт возьми, где она может найти тут выпивку? Одна! Не зная русского языка! В районе, который даже в мое время, десять лет назад, пользовался в Москве почти такой же репутацией, как Гарлем в Нью-Йорке.
Я поднялся по лестнице до третьего этажа и увидел, что навстречу мне идут наши молодые журналисты: Моника Брадшоу, Питер Хевл и Гораций Сэмсон.
– Что? Кончилась встреча? – спросил я.
– Нет. Но с нас хватит, – сказал Питер. – Ты не знаешь, где тут можно хлопнуть дринк?
Я посмотрел на них. В девять часов вечера отпускать их одних в этом районе Москвы, конечно, не так опасно, как Дайану. И все-таки…
– Знаете что? – сказал я решительно. – Я пойду с вами. Если вы не возражаете.
– Конечно!
– Все равно там наверху уже нечем дышать, – добавил Гораций. – Разве в России нет дезодорантов?
Мы вышли на улицу.
– Как твоя спина? – спросил я у Горация.
– Болит. – Он тронул поясницу. – Боюсь, он сломал мне там что-то…
– В какую нам сторону, Вадим? – спросил Питер.
– Сюда, – сказал я и повел их к торчавшему на углу «Запорожцу», надеясь узнать у его хозяина, куда он направил Дайану. Но под этой машиной уже не светила лампа-переноска, и вообще тут уже не было ни души.
– Shit! – сказал я и в досаде стукнул по «Запорожцу» ладонью. И в тот же миг этот ничтожный древний пигмей, этот облезлый и ржавый клоп огласил улицу жуткой сиреной.
– Why? – удивленно спросила Моника. – Почему ты стукнул эту машину?
– А кому вообще нужна эта рухлядь? – удивился Питер. – Разве такое дерьмо стоит установки системы тревоги?
Я не успел ответить. Потому что изо всех ближайших окон высунулись мужские и женские головы и раздались крики:
– Эй! Шпана! Вон от машины!
А из-за угла с огромным ломом наперевес уже бежал прямо на нас какой-то лысый верзила в спортивном костюме.
– Голову оторву!!! – кричал он на бегу.
– О-о! – сказал Гораций Сэмсон. – Опять мы влипли!
– Вы втянули нас в историю! – тихо сказал мне Питер.
А я, сдаваясь в плен, немедленно поднял руки и закричал этому верзиле:
– Подождите! Подождите! Я извиняюсь…
Он остановился в полуметре от меня, держа лом прямо над моей головой.
– Я видел, как ты ударил мою машину! – крикнул он в запале и взмахнул ломом. – Я те, блядь, счас голову снесу!
– Я извиняюсь! Я извиняюсь! – повторил я.
– We are sorry! We are sorry! Please! – Моника зачем-то перевела меня на английский.
Верзила посмотрел на нее, потом на остальных. Конечно, мы не выглядели уличной шпаной или автомобильными ворами.
– Можно, я вас о чем-то спрошу? – сказал я, еще стоя с поднятыми руками.
– Ну? – подозрительно произнес верзила, не опуская лома.
– Полчаса назад одна американка спрашивала у вас, где тут можно выпить, да?
– Ну… – сказал он.
– И куда вы ее послали?
– А в чем дело?
– Мы беспокоимся. Она из нашей делегации. Ушла одна и не вернулась. Я могу опустить руки?
– Ну, опусти… – неохотно сказал он, воткнув свой лом острым концом в землю. При этом острие лома выкрошило в тротуаре кусок асфальта величиной с мой кулак, и я невольно задержал взгляд на этой выбоине. Если бы он опустил этот лом на мою голову, точно такая же дыра была бы в моем черепе. Мужик-верзила тоже посмотрел на дыру в асфальте, потом на мою голову. Было похоже, что и он представил себе такую дыру в моем черепе. – Я послал ее на Савеловский, в ресторан, – сказал он. – Но если ты наш, то… У меня самогон есть картофельный.