Московский Ришелье. Федор Никитич
Шрифт:
— Теперь, — продолжал самозванец, — предашь церковному проклятию всех еретиков и мятежников духовного сана.
— Государь, ныне время не проклятий, но благословений.
Лжедимитрий помрачнел: он не ожидал от Филарета сопротивления своим словам.
— Мой родитель, царь Иван Васильевич, был крепок в святой вере и нам завещал высокое служение. Когда будешь служить литургию, не поминай во здравие коломенского святителя Иосифа, архиепископа суздальского Галактиона, святителя псковского Геннадия, не вели служить заупокойную службу по убиенному Феоктисту.
— Государь, —
— Филарет, или пристало славить мятежников как принявших мученический венец? Или тебе неведомо, сколько невинных душ погубили сии христопродавцы? Анафема им, анафема! Или ты забыл о злых деяниях епископа тверского Феоктиста, когда он собрал духовных лиц, детей боярских и посадских людей и сам встал во главе мятежа?!
Филарет молчал, опустив голову. Тушинский вор понял это так, будто Филарет винится. Мог ли он допустить даже мысль, что назначенный им патриарх не исполнит его повелений! На всякий случай он решил укорить Филарета оплошкой, но не прямо, а намёком:
— Сказывают, ростовский владыка, прибыл ты к государю не своей волей.
— Так было угодно твоей милости, — уклончиво ответил Филарет.
— Ну да ладно... То наша вина: мои люди не предуведомили, какие почести тебя ожидают. Твои седые волосы увенчает золотая святительская корона. Ныне отпразднуем посвящение в патриархи.
Вор знал по себе, что несчастья обостряют честолюбивые побуждения людей, и уверенно играл на слабых струнах Филарета. Он произносил длинные тирады, дабы походить на первого «Димитрия». Многие его высказывания были некстати и невпопад, и Филарет подумал, что наделённый величайшим хитроумием «государь» был человеком недалёкого ума.
Снова вошла Марина.
— Государь, я велела затопить баню для нашего патриарха, — произнесла она, избегая смотреть на Филарета.
Он почувствовал, как и в прежние годы, что не угоден этой гордой полячке, однако она искусно скрывала своё нерасположение к нему. Тон её был самым любезным, когда она, обернувшись к нему, сказала:
— О, как кстати ваш приезд! О вашем святейшестве у нас было много разговоров.
Её притворство было таким изысканным, что Филарет ощутил, как от её слов немного потеплело у него на душе, Марина продолжала говорить Филарету что-то приятное и, казалось, забыла о своём супруге.
В это время «Димитрий», привыкший, чтобы кто-то зажигал ему папиросу, нервно вертел её в руках и кривил тонкие губы, время от времени поглядывая то на Марину, то на Филарета. Возможно, он опасался, как бы его «государыня» не сказала чего-нибудь лишнего.
Марина поднесла огонь к его папиросе. Втянув в себя дым, самозванец успокоился и начал надменно-презрительно высказываться о татарах, что служили в его войске. Марина слушала его с сочувствием и тоже кривила губы.
Филарет подумал, что эту пару подобрал, видимо, сам дьявол — так они подходили друг другу. Словно забыв о Филарете, они заговорили
— Ваше святейшество, помоги нам найти управу на подданных, дабы не чинили беспорядки.
— На кого именно? — спросил Филарет.
— Имя им легион. Не успеваю читать челобитные.
— И что в тех челобитных?
— Изволь, ваше святейшество, сам взглянуть.
Филарет стал читать первую поданную ему самозванцем челобитную: «Царю-государю и великому князю всея Руси Димитрию Ивановичу бьют челом и кланяются сироты твои государевы, бедные, ограбленные и погорелые крестьянишки. Погибли мы, разорены от твоих ратных воинских людей. Лошади, коровы и всякая животина побранна, а сами жжены и мучены, дворишки наши все выжжены, а что было хлебца ржаного, и то сгорело, а остальной хлеб твои загонные люди вымолотили и развезли. Мы, сироты твои, теперь скитаемся между дворов, пить и есть нечего, помираем с женишками голодною смертью, да на нас же просят твои сотные деньги и панский корм, стоим в деньгах на правеже, а денег нам взять негде».
Филарет отложил в сторону челобитную и сказал:
— Ты бы, государь, учинил сыск на этих ратных людей.
— Да разве найдёшь управу на казаков? — удивился самозванец.
— Вижу, что свои хуже поляков. Бога, видно, забыли.
— «Забыли Бога...» Вот и мы також думаем и надежды многие на тебя возлагаем.
— Да много ли может один человек, хотя бы и патриарх?
— Много, Филарет, много. Для начала составь патриаршую грамоту, а мы разошлём её по твоему патриаршеству.
Речь шла о том, чтобы довести слово патриарха Филарета до тех областей, которые признавали самозванца. Большинство же уездов и волостей были в духовной власти патриарха Гермогена.
В первых патриарших грамотах Филарета говорилось об освящении церквей, о церковной службе, о чтении проповедей и молитвенном служении Богу. Но Филарет понимал, что этого недостаточно, ибо крестьяне, замученные поборами, оставались равнодушными к церкви и хладнокровно смотрели на осквернение церквей, на поругание священнического сана. Зная об этом, Филарет пытался убедить «царя» облегчить положение крестьян.
— Государь! — приступил он к нему. — Отмени безбожные поборы с крестьян и неправый правёж.
До него дошло немало случаев о жестокой расправе с людьми во время так называемых правежей. Правёж — это взыскание денег с истязанием человека. Взыскание зачастую было неправедным. А не отдаст человек денег, которых у него нет, — забивают до смерти. Этим истязаниям подвергали только бедных. Сохранилась поговорка тех времён: «Что с богатым делать станешь? На правёж не поставишь».
Слова Филарета не понравились самозванцу.