Московский Ришелье. Федор Никитич
Шрифт:
— Царь ли правит нами? А ежели царь, то пошто такая воля опричникам дана? Сдаётся мне, отец, что ныне всё свершается по Писанию: «Но теперь ваше время и власть тьмы...»
Слушая сына, Никита Романович думал: «Видно, моя вина в том, что мой сын стал много себе в голову брать». Любуясь им — истый Захарьин! — Никита Романович спросил:
— Помнишь, Федюня, как гусляр сказывал былину о Добрыне Никитиче и слова матушки?
Уж ты, гой еси,Так оно и ныне, сын мой: опасно довериться раздолью-то широкому. И мой совет тебе: поди повинись перед царевичем Иваном, дабы не был гневен на тебя.
Всё дальнейшее совершилось с неожиданной быстротой. Фёдор начал глотать воздух, как если бы ему не хватало дыхания. Голова упала на грудь. Никита Романович испуганно крикнул людей, слез с лежанки, стал тереть побелевшие щёки сына. Вбежала мать. Но Фёдор к этому времени очнулся. Отец дал ему вина. Боярыня причитала:
— Ох, Микита Романович, умучил ты речами мудрыми дитя наше любезное!
Она увела сына, хотя Никита Романович собирался посидеть с ним за столом. Редко противилась Прасковья Александровна воле супруга, но на этот раз, видимо, подчинилась материнскому чутью и вовремя прекратила их разговор.
ГЛАВА 10
ЖЕСТОКИЙ ИСХОД ВЕЛИКОГО ПОДВИГА
Внезапный недуг сына, горячечное состояние его души встревожили Никиту Романовича. Он не лёг, подошёл к окну, стараясь собраться с мыслями. Знакомые быстрые и тяжёлые шаги за дверью заставили его вздрогнуть. В горницу вошёл царь, гремя посохом о порог.
— A-а... Ты встал, а сказывали, нездоров. А я, проведав о том, решил навестить тебя в твоей болезни.
Чувствовалось, что не с добром пришёл к нему царь. Верный признак его гнева — спокойный, с характерным придыханием голос. «Какую вину он сыскал во мне? — лихорадочно соображал Никита Романович. — Или царевич привёз ему недобрые вести? Или Бориска, коего он к себе приблизил, насевает в его душе недоверие ко мне? Никогда не узнаешь, что у царя на душе. Неподвижные, будто что-то стерегущие глаза. Смотрит мимо. Лицо опавшее, как после долгой болезни».
Никита Романович поклонился царю, молвил с лаской в голосе:
— То тебе правду сказывали, государь-батюшка. Нездоровье, вишь, одолело. Ноги так скрутило, что думал, не встать мне боле.
Никита Романович запнулся, словно пристальный взгляд царя сковал его язык.
— Так ли худо у тебя со здоровьем, как сказываешь? Или пустое наносят на тебя, будто ты, Микита, помышляешь, как бы в Литву отъехать? Собака Курбский всем изменникам путь указал.
Говоря это, Иоанн незаметно наблюдал за шурином, и ни одна чёрточка в его лице не выдавала коварного лукавства.
Чувствуя, как тяжело забухало сердце, Никита Романович, молитвенно
— Великий государь! Захарьины испокон веков поступали честно перед великими князьями и царями. Чёрные изменные дела за ними не водились. И ты, государь, шептунов не слушай! Я, московский природный человек и твой верный холоп, готов живот свой положить за твою державную милость...
Царь продолжал пристально смотреть на него. Улови он малейший ропот в голосе Никиты Романовича — и несдобровать бы боярину. Ни в голосе его, ни в лице не было даже намёка на подобную «крамолу». Но Грозный был упорен в своих подозрениях.
— Ты знаешь, Микита, что Захарьины были у меня в чести, да тем тебе боле не отговориться. Ты дерзко повелеваешь мне: шептунов-де не слушай. Ты, может, думаешь, что бояре истину мне приносят? Или, может быть, не знаешь, что у бояр правды нет?
— Не ведаю, о каких боярах изволишь говорить, государь, но я тайны от тебя не таил.
Иоанн бросил на своего шурина недобрый взгляд.
— Или ты не держишь у себя латинские образа и книги? Или неправда, что людям своим ты не велишь ходить в церковь?
— Государь, шептуны наклепали на меня. Тебе открыты моя душа и мои помыслы. Доселе я жил твоими милостями и мудростью.
— Коли так, пошто сын твой в неправде и неверии живёт? Весь в деда-крамольника, казнённого мной князя Суздальского-Шуйского!
Никита Романович почувствовал, как от лица отлила кровь, как похолодели губы. Кто наклепал на Фёдора? Царевич? Бориска?
Собравшись с силами, он произнёс:
— Дозволь сказать тебе, государь: мой сын Фёдор — истый Захарьин. Будет тебе верным слугой.
У Никиты Романовича не случайно вырвались эти слова. Иоанн ненавидел Шуйских. Когда же по его велению псари затравили до смерти князя Андрея Шуйского, он уже не гневался на представителей этого рода. В своё время сами Захарьины в борьбе за место у трона теснили Шуйских. Но после того как Никита Романович женился на дочери князя Горбатого-Суздальского при содействии царя-свата, можно ли было отрекаться от родства с древним княжеским родом Шуйских?
И всё же в эту опасную минуту Романов-старший отрекался, как бы забыв, что Фёдор был внуком достойного деда — князя, большого боярина и казанского наместника Александра Борисовича Суздальского. Но именитый князь был казнён Иоанном. Станешь ли гордиться таким родством?
Царь молчал. В его лице чувствовалась скрытая досада. Казалось, мысли его были далеко. Наконец он поднялся с кресла и строго, но без гнева произнёс:
— Ныне мне недосуг говорить о твоём сыне. Ныне мне надобна твоя служба.
Помолчав некоторое время, он продолжал с приливом раздражения:
— Соберём Боярскую думу, игумен Паисий привёз из Соловецкого монастыря свитки. Ты в Писании горазд, прочитаешь перед боярами те свитки, дабы сыскать вину Филиппа... Суд учиним над Филиппом, сведём его со святительского престола.