Москва еврейская
Шрифт:
Так закончилось в Москве просвещенное, гуманное, либеральное и прогрессивное девятнадцатое столетие.
ГЛАВА IX
В 1903 г. исполнилось десятилетие службы раввина Я. И. Мазэ, этого «московского златоуста», как его называли. Яков Исаевич успел приобрести всеобщие симпатии и уважение. Как общественный раввин, он с достоинством отстаивал по мере возможности интересы своей общины, чрезвычайно аккуратно и добросовестно исполнял государственные обязанности по ведению актов гражданского состояния, всегда во всех трудных положениях того времени умел проявить такт, спокойствие и достоинство. Даже юдофобски настроенное московское начальство относилось к нему с уважением. Нечего говорить о том, что в еврейских кругах, как ни различны они были по своим убеждениям и воззрениям, он был любимцем и предметом поклонения. Ортодоксам импонировало то, что, будучи юристом, прошедшим высшую школу, он хорошо знал еврейское богословие, Талмуд и другую еврейскую литературу; интеллигенции же он был приятен как светский образованный человек, сочетавший в своем лице и европейскую культурность, и глубокие знания еврейских наук, и преданность еврейству. Если прибавить к этому, что его исключительный ораторский талант делал каждую его речь (а произносил их он очень много и одинаково на трех языках: русском, древнееврейском и (идише? — Ред.)) художественным произведением, то вполне станет понятно, почему он действительно признан был первым раввином в России и Москва справедливо гордилась им, ни за что не уступала его другим общинам, даже самым большим, как, например, Одесская, которая одно время настойчиво добивалась этого. Закрытая, заколоченная и запечатанная синагога, но с высокой, тянущейся ввысь крышей отлично символизировала московскую общину того времени, тоже разбитую, униженную и обиженную, но с золотым куполом в лице своего раввина Я. И. Мазэ.
Понятно, что московские евреи хотели выразить ему свои симпатии торжественным отпразднованием его 10-летнего юбилея. В назначенный день на квартире его на Средней Кисловке собрались члены Правления со своим председателем, представители других молитвенных домов, делегаты от еврейских обществ. Первую речь-приветствие имел произнести духовный раввин, старик Л. Кан. Он очень волновался. Не успел он произнести первой фразы-стиха из псалмов… как закачался и упал мертвый, подхваченный стоявшим за ним доктором С. С. Вермелем. Нет надобности особенно распространяться о том, какое впечатление это произвело на собравшихся и на юбиляра. Празднество было расстроено. Но через несколько месяцев, 20/1 [1904] г., когда воспоминание об этом событии потеряло свою трагическую остроту, этот юбилей был все-таки отпразднован большим банкетом, в котором приняла участие «вся Москва».
В этом же году на Пасхе, как известно, произошел знаменитый погром в Кишиневе [115] ;
115
Кишиневский погром произошел 6–7 апреля 1903 г. Во время беспорядков было убито 50 человек и несколько сот ранено. Погром происходил при полном попустительстве со стороны местных и центральных властей; ряд крупных чиновников подозревались в участии в организации погрома. — Ред.
116
Вячеслав Константинович Плеве (1846–1904) — государственный деятель, министр внутренних дел (1902–1904); убит эсером Е. С. Созоновым. — Ред.
Потерпев поражение на юге, на берегах Днестра, в войне с евреями, царское правительство обратилось на восток, на берега Ялу, и затеяло войну с Японией. Вначале это приподняло народное настроение: «япошки», «макаки»… «шапками закидаем…». Великий князь Сергей Александрович, объявляя об этом событии по своей сатрапии, прямо писал: «Полудикое племя объявило нам войну…». Но, как известно, «макаки» и «полудикие» не испугались и стали одерживать победу за победой, а наша армия с Куропаткиным [117] во главе все проявляла «терпение, терпение». Нечего скрывать, что евреи, в общем понесшие столько жертв в этой войне, отправившие на театр военных действий в далекую Маньчжурию сотни тысяч солдат и большую часть своих единоплеменников-врачей (в отношении обязанностей евреи не только не были ограничены, как в правах, а наоборот, с них требовалось гораздо больше), были в числе «пораженцев», к которым, между прочим, принадлежала и вся лучшая часть русского общества. Все видели и чувствовали, что только поражение в этой войне, преступно вызванной для отвлечения внимания и борьбы с революцией, что только поражение нанесет удар безумному самодержавию и его не менее безумному и бездарному правительству. Рядом с войной на Дальнем Востоке крепла революция на Западе. Летом 1904 г. был убит Плеве. Чтобы успокоить бушующее революционное море, на пост министра внутренних дел был призван мягкий и «доброжелательный» Святополк-Мирский [118] . Это было нечто вроде «диктатуры сердца», испытанной Александром II перед убийством. Но это мало помогло делу. Петербург волновался. Гапон [119] готовил свое знаменитое выступление. В «сферах» ломали голову, придумывая всевозможные средства для спасения положения. Между прочим признано было необходимым сделать кой-какие уступки и евреям, которые, как общеизвестно, играли немалую роль в революции. Барону Г. Гинцбургу [120] , всеобщему ходатаю и заступнику евреев, было предложено представить мнение евреев о том, какие облегчения могли бы в данную минуту [их] удовлетворить. Чтобы ответить на этот вопрос, барон обратился к главным еврейским общинам с просьбой созвать совещание по этому вопросу и высказать свое мнение. Такое обращение получила и московская община. И вот 8-го января 1904 г., накануне знаменитого 9-го января, в доме председателя Хозяйственного правления Л. С. Полякова и состоялось это совещание. Присутствовали и представители «отцов», религиозно настроенные традиционные, как будто далекие от политики, евреи, и представители «детей», разные интеллигенты, врачи, инженеры, адвокаты и др. Прежде всего, конечно, заговорили о необходимости упразднить черту оседлости. Но один из инженеров, их тех немногих, которые щеголяли своими палаццо-особняками на аристократической Поварской улице, заметил, что сразу отменить черту оседлости и дать всем евреям повсеместное право жительства невозможно, что это вызовет «наплыв» евреев и вместе с тем усилит антисемитизм, что это надо сделать постепенно и т. д. Все были глубоко возмущены таким циничным заявлением. Все молчали, презрительно улыбаясь пошлому и возмутительному мнению. Но среди этой довольно беспорядочной дискуссии патриархальный еврей, небезызвестный в Москве Вольф Вишняк громко заявил: «Что долго разговаривать; надо ответить коротко: полноправие, и больше ничего».
117
Алексей Николаевич Куропаткин (1848–1925) — генерал от инфантерии, военный министр (1898–1904). Командующий русскими войсками в Маньчжурии во время русско-японской войны 1904–1905 гг. — Ред.
118
Петр Данилович Святополк-Мирский (1857–1914) — государственный деятель. В 1904 г., после убийства В. К. Плеве, был назначен министром внутренних дел. Разработал проект государственных реформ, который был отвергнут как чересчур левый. В январе 1905 г. уволен в отставку. — Ред.
119
Георгий Аполлонович Гапон (1870–1906) — священник, организатор «Собрания русских фабрично-заводских рабочих С.-Петербурга» и шествия к Зимнему дворцу 9 января 1905 г., закончившегося расстрелом демонстрации. Убит эсерами как провокатор. — Ред.
120
Гораций Осипович (Евзелевич) Гинцбург (1833–1909) — банкир, золотопромышленник, общественный деятель и меценат, оказывавший поддержку многим еврейским организациям. — Ред.
Между тем революционное движение шло вперед и вперед. 9-е января 1905 г. и расправа с народом, направившимся к батюшке-царю в глубокой вере, что царь — это первоисточник справедливости и правды, еще более озлобили народ и вбили еще один гвоздь в гроб самодержавия. Вскоре был убит великий князь Сергей Александрович, Москва свободно вздохнула, особенно еврейская ее часть. Царская армия неукоснительно отступала перед японцами, терпя катастрофу за катастрофой. Эскадра наша погибла в Цусиме. Правительство в Петербурге тоже отступало перед напором народной воли, металось из стороны в сторону, не зная, что делать, что предпринять. Опубликовали Булыгинскую конституцию [121] , пошли в Портсмут на заключение мира, который и был подписан в августе [122] . Закончилась война с японцами, началась война народа с правительством. Всеобщая забастовка и Манифест 17 октября: общее ликование в течение двух-трех дней, и затем — волна погромов, захлестнувшая всю Россию «от хладных финских скал до берегов Колхиды», от берегов Балтики до Великого океана. Не было почти ни одного населенного места в России, в котором не было бы еврейского погрома. Ждала такой погром и Москва. Молодежь устроила самооборону, готовилась с оружием в руках встретить погромщиков. Но еврейское население охватила паника. Кто мог, спрятался у знакомых русских или в других менее опасных местах. К счастью, Москву минула чаша погромная, и население отделалось только страхом. Октябрьские погромы навели ужас на всю Европу, и заграничные евреи поспешили прийти на помощь разорившемуся русскому еврейству. Пожертвования посыпались со всех сторон. Был организован Комитет помощи жертвам погромов. Московское его отделение работало не покладая рук. Благодаря этой помощи, надо это констатировать, евреям удалось в известной хоть степени оправиться от пронесшегося над их головами октябрьского шквала. Зато антисемитизм разросся до невероятных размеров. Все, что было реакционного и крепостнического в стране, все черные сотни во всех углах необъятной Империи собрались воедино, чтобы отомстить евреям за Манифест 17-го октября, который лишал их (правда, пока на бумаге только) привилегий и благ, которыми они (т. е. антисемиты. — Ред.) пользовались при самодержавии. Антисемитизм принял организованные формы, объединился в Союз русского народа, в члены которого вступил и первый русский дворянин, сам Николай II, — и евреи воочию убедились, что от этой революции им ждать нечего, что она их положение не облегчит, а может быть, еще ухудшит. Ближайшее время подтвердило это. Первая Государственная Дума, в которой М. М. Винавер [123] — один из наиболее видных членов кадетской партии и самый выдающийся еврейский общественный деятель — играл такую большую роль, только и служила трибуной, к которой стекались все бурные потоки «народного гнева». Думские «повара» изощрялись в красноречии, изливали свое возмущение, негодование и протесты, разоблачали, обвиняли и порицали — а кот «Васька слушал и ел», продолжая свое преступное дело. Винавер в негодующей речи говорил о положении евреев, а «вахмистры по воспитанию и погромщики по убеждению» устраивали в Белостоке, Седлеце и других местах ужасающие погромы, показав, что в погромном искусстве они куда превосходят своего кишиневского учителя. Убивши Герценштейна [124] в Финляндии, черная сотня не могла успокоиться и зимою 1906 г. из-за угла убила в Москве, в Гранатном переулке известного литератора и журналиста, члена Государственной Думы, члена редакции «Русских Ведомостей» Иоллоса [125] . Эта смерть буквально ошеломила кадетскую партию, но еще более удручающе подействовала на московских евреев. Вся оппозиционно настроенная часть московского населения, не говоря, конечно, о евреях, готовилась к демонстративным похоронам. Полиция, желая предупредить такую демонстрацию, объявила, что Бородинский мост на Москве-реке, через который лежит путь на еврейское кладбище, не совсем благонадежен, думая этим напугать население. Но этот маневр не помог. На кладбище собралась огромная толпа из многих тысяч человек. Тут был цвет кадетской партии, представители литературы и журналистики, профессора высших учебных заведений и все, что было наиболее выдающегося в кругах московской интеллигенции. Перед такой блестящей аудиторией и в такой ответственный момент предстояло выступать с речью раввину Я. И. Мазэ. Русская часть публики, знавшая его как замечательного оратора, с нетерпением и любопытством ждала этого выступления, тем более что как находящийся на государственной службе он должен был быть особенно осторожным и тактичным. Но он этой своею надгробной речью превзошел, можно сказать, самого себя. «Есть разные, — начал он, — преступления. Уголовный кодекс знает всякого рода убийства: есть отцеубийства, матереубийства, детоубийства; но здесь мы присутствуем при совершенно исключительном виде убийства, перед нами — мыслеубийство». Этот удачный в высокой степени оборот речи, который вместе с тем прекрасно характеризовал покойного Иоллоса не как шумного активного политика, а как спокойного кабинетного литератора и публициста, — эта мысль вызвала невероятное, восторженное волнение в публике. Чрезвычайно красивой параллелью между Людвигом Берне [126] и его «письмами из Парижа» и Иоллосом с его «письмами из Берлина» он блестяще закончил эту знаменитую речь, краткую, но содержательную, умную и красивую по форме. Эта речь подействовала и, несмотря на краткость, так исчерпала предмет, что один из известных в Москве профессоров — сам кадет, — прослушав ее, сказал своему соседу: «Теперь я уеду, сказано все, а что скажут кадеты, это я знаю…».
121
Проект закона об учреждении Думы, подготовленный министром внутренних дел А. Г. Булыгиным в июле 1905 г. и не осуществленный из-за октябрьских событий того же года. — Ред.
122
В результате Портсмутского мира, завершившего русско-японскую войну 1904–1905 гг. (подписан 23 авг./5 сент. 1905 г.), Россия потеряла ряд территорий и уменьшила сферу своего влияния на Дальнем Востоке. — Ред.
123
Максим Моисеевич Винавер (1863–1926) — политический деятель, один из основателей партии кадетов, депутат Гос. Думы. Авторитетный
124
Михаил Яковлевич Герценштейн (1859–1906) — политический и общественный деятель, публицист, экономист; депутат 1-й Гос. Думы от Москвы; убит у себя на даче боевиками Союза русского народа. — Ред.
125
Григорий Борисович Иоллос (1859–1907) — общественный деятель, публицист. Депутат 1-й Гос. Думы. Убит черносотенцами. Похороны Иолпоса превратились в массовую политическую демонстрацию. — Ред.
126
Карл-Людвиг (Барух-Лейб) Берне (1786–1837) — публицист и общественный деятель, выразитель идеологии патриотически настроенного немецкого еврейства. Принял лютеранство. — Ред.
ГЛАВА X. 1906–1914 гг.
Как ни зловещи были в то время перспективы для русского еврейства, но в Москве все-таки произошла заметная перемена.
1. Хоть на словах только и на бумаге, но все-таки была свобода печати и собрание союзов, и возможностей для общественной работы стало много больше.
2. Синагога, разрешенная к открытию, была приведена в прекрасный вид, раввин Мазэ получил трибуну, с которой он открыто мог говорить перед большой аудиторией. И в течение этого периода с особенным блеском выступил его замечательный талант. В своих произведениях он постоянно старался отыскивать и вылавливать из бездонного талмудического моря рассеянные там драгоценные перлы человеческой мудрости и величественной поэзии. Талмудические легенды в его освещении, толковании и художественной отделке превращались в обаятельные миниатюры необыкновенной красоты и глубокой мысли. Ограниченный местом, с которого он говорил, и «страхом полицейским», он делал экскурсии в далекое прошлое, намекая на горькое настоящее. Вместо современного министра или какого-нибудь Думбадзе [127] он давал характеристику Тита, вместо современного Николая давал характеристику Антиоха. Не только старики, но и молодежь заслушивалась этих речей, которые действовали самым успокоительным образом на истерзанные еврейские души, вызывали чувство самосознания и национальной гордости. Презрение и отвращение пробуждал он к тем, которые стыдились своего еврейства и, не зная и не желая его знать, искали спасение в мимикрии. <…> Но кроме этой национально-политической задачи он старался выдвигать на первый план социально-этические идеалы иудаизма, его гуманность и жизненность, его высокую культурность. «Два вознесения, — сказал он однажды, — знает человечество: вознесение Христа и вознесение Моисея. Но первый вознесся на небо и оттуда не вернулся — и человечество ждет не дождется его пришествия. Моисей вознесся — остался только 40 дней там и вернулся на землю, к своему народу, с десятью заповедями и цельным отшлифованным законодательством, имеющим целью установить правду-истину и правду-справедливость на земле, установить здоровые основы справедливого и трудового общежития». Эта тенденция, которая красною нитью проходила через все его речи и проповеди, которая показывала истинное лицо еврейства не знающим или ложно толкующим его, которая показывала, что не в «пейсах и яйце, снесенном в праздник», заключается вся суть еврейства, а в его социально-этическом миропонимании, — эта тенденция увлекала всех, вселяла бодрость и здоровое чувство в оскорбленное самолюбие молодежи и интеллигенции, стоявшей на перепутье между ассимиляцией и фактическим национализмом. Эта деятельность Мазэ, несомненно, скрашивала темные стороны московской еврейской жизни, отравлять которую своими репрессиями и оскорблениями старались не меньше Сергея Александровича его достойные преемники вроде Дубасова, Гершельмана [128] и др.
127
Иван Антонович Думбадзе (1851–1916) — генерал, административный деятель, консерватор, близкий к Союзу русского народа. Будучи главноначальствующим Ялты, после введения в городе режима чрезвычайной охраны он установил в городе полицейский режим и жестокими репрессиями пресекал всякое инакомыслие. — Ред.
128
Федор Васильевич Дубасов (1845–1912) — русский адмирал и государственный деятель; в ноябре 1905 г. назначен московским генерал-губернатором (уволен в июле 1906 г.), руководил подавлением декабрьского восстания в Москве. На него совершались неоднократные покушения. Сергей Константинович Гершельман (1853–1910) — боевой генерал, военный писатель; в 1906 г. назначен московским генерал-губернатором. — Ред.
Оживилась в это время и еврейская общественность. Полулегальная работа «Общества для распространения просвещения между евреями в России» превратилась в открытое легальное московское «Отделение». Уже и раньше, до революции, деятельность Московского кружка «просвещенцев» была сравнительно довольно интенсивна и распространялась далеко за пределы Москвы, главным образом на школьное и библиотечное дело в провинции [129] . В 1903 г. по инициативе московских деятелей даже стал выходить в Петербурге ежемесячный журнал, посвященный вопросам еврейского воспитания и образования, — «Еврейская школа» [130] . Этот журнал хотя и выходил в Петербурге, под официальной редакцией Иосифа Лурье, но в действительности это был журнал московский, и его редакция (Вермель, Идельсон, Крейнин, Марек, Фитерман) была в Москве, [он] направлялся и руководился Москвой. Журнал этот вызвал большое оживление в еврейских учительских кругах и ввиду заострившихся в то время вопросов о воспитании ([о его «национализации»]) и горячих споров о языках оказал большую услугу в обсуждении и разрешении этих вопросов. С разрешением «Отделения» работа последнего, отныне легальная и более открытая, стала много живее, и его комитет, во главе которого стоял В. О. Гаркави, стал центром общественной деятельности Москвы. Квартира Гаркави на Сивцевом Вражке стала своего рода Меккой, куда стекались все с делами, касающимися как местного, так и всероссийского еврейства. Все вопросы, все нужды, все планы обсуждались тут, и прежде всего «просвещенцами», все начинания в области ли материальных или духовных запросов исходили отсюда. Этот кружок, несомненно, и «делал музыку» московской еврейской общественности. Он звал, и небезуспешно, на общественную работу и привлекал в свои ряды все большее и большее количество лиц, интересующихся еврейской общественностью. Рядом с Обществом просвещения возникло общество «Знание» — организация обывательская, задавшаяся узкой целью оказывать помощь юношам, нуждающимся в среднеучебных заведениях. (ОПЕ, между прочим, выдавало пособия студентам Университета и других высших школ.) Но и это общество приносило свою пользу, приучало к общественной работе новый круг лиц, преимущественно из купеческих кругов, и наполняло кой-каким содержанием их общественную пустоту.
129
Историю Московского ОПЕ за 50 лет его существования см. в публикуемой в нашем сборнике статье: Вермель С. С. Краткий исторический очерк деятельности Московского отделения Общества для распространения просвещения между евреями в России. М., 1917. — Ред.
130
Журнал «Еврейская школа: ежемесячный журнал, посвященный воспитанию и образованию евреев» выходил в С.-Петербурге с января 1904 по октябрь 1905 г. под редакцией И. Я. Лурье и М. Н. Крейнина. — Ред.
С развитием вглубь и вширь идей сионизма с его лозунгом — «иврит» в Москве возникло новое «Общество любителей еврейского языка», во главе которого стоял Я. И. Мазэ. Его главная работа — распространение знания еврейского языка — тоже была небезрезультатна, и вскоре в Москве появилось немало людей из молодежи и стариков, бегло и красиво говоривших на древнееврейском языке, дебатировавших и произносивших речи на собраниях на этом языке — даже на улицах Белокаменной нередко стали раздаваться звуки древней Библии.
Нет надобности говорить о разных благотворительных обществах, как «Общество пособия бедным евреям», «Кружок для выдачи беспроцентной ссуды» и т. п. организациях, которые в данный момент получили возможность жить и работать.
Еврейское население Москвы постепенно увеличивалось. Московские «старожилы», те, которые остались после изгнания, особенно купеческие слои, освободились от многих своих конкурентов, скоро стали богатеть — и на улицах Москвы, особенно на Поварской («дворянской»), вскоре появились роскошные особняки-дворцы еврейских богачей, в которых жизнь текла «на широкую ногу». Появились и меценаты-евреи, тратившие большие суммы на приобретение на выставках картин известных художников и устраивавшие в своих домах богатые галереи. Одним словом, и еврей-купец тянулся в «джентльмены». Правда, они не отказывали в своей помощи и на еврейские нужды. В Москве нужда еврейская была не очень велика, так как вся беднота исчезла с изгнанием. Курьезно, что в Москве приходилось иногда собирать пожертвование… на «первую гильдию», т. е. на выплату первогильдейского купеческого свидетельства. Дело в том, что из оставшихся в Москве купцов 1-й гильдии некоторые потом обеднели, не имели никаких торговых дел, но «быть купцом» он должен был, в противном случае он по специальному для Москвы закону лишался права жительства и подлежал полному разорению и выселению. Вот для таких-то «купцов 1-й гильдии» иногда перед Новым годом и собирали требуемую сумму. Курьез, который навряд ли можно было встретить где-либо в другом месте. Как бы то ни было, местная нужда была невелика, а богатых евреев было немало; а потому к московской общине тянулись руки со всей России, особенно из черты оседлости. И надо отдать справедливость: московские евреи щедро жертвовали и горячо откликались на всякое еврейское бедствие (пожар, голод и т. п.), на всякую еврейскую нужду. Москва стала популярна как первая жертвовательница и благотворительница из всех русско-еврейских общин.
Между тем продолжался период «самодержавной конституции». В Государственных Думах, избранных по закону 3-го июня, в которые еврейством послано было на моральное заклание лишь трое блиставших особенными политическими талантами представителей в лице Бомаша, Нисселовича и Фридмана [131] , которым ежедневно приходилось испытывать муки национальных оскорблений и жгучие уколы национального самолюбия, в этих Думах раздавались шумные хулиганские выходки Пуришкевича и погромные речи Маркова 2-го [132] и др. Антисемитизм нарастал. Во всех углах и городах России развивал свою черную работу Союз русского народа; о расширении прав евреев не могло быть и речи. В Москве законы о праве жительства охранялись так, как нигде. Еврею, не имеющему прав, нельзя было показать носа: на улицах ловили евреев полицейские и сыщики, останавливали всякого, в котором, судя по физиономии, подозревали еврея, попадая иногда в очень неловкое положение. Реакция дошла до кульминационной точки. Думские антисемиты придумывали проекты законов, которые еще более бы задушили евреев. Предполагалось «очистить» армию от евреев и не принимать их более на военную службу, так как они и без того уклоняются-де от воинской повинности и оказывают вредное влияние на остальные части войск. Кроме удара морального авторы этого проекта имели в виду и другую цель: если евреи будут освобождены от военной службы — от этой первейшей «повинности крови», то они… превратятся в граждан низшего разряда, и ограничение в правах и даже полное бесправие их будет оправдано уменьшением обязанностей — и им нечего будет ни жаловаться на свое положение, ни претендовать на гражданское равноправие. Евреи переживали ужасные дни. Кадеты [ничего] сделать не могли и, пожалуй, не умели бороться с темными силами думского правого крыла. Один из лидеров их, представитель Москвы, лучший оратор кадетской партии Маклаков не нашел лучшего аргумента в защиту отмены возмутительных ограничений евреев, как сказать: «Дайте нам право быть антисемитами». Пока эти ограничения существуют, мы, мол, этого права осуществить не можем, так как лежачего не бьют. Выбивалась из сил еврейская печать, не молчала и кадетская. Кружок интеллигенции и общественных деятелей задумал заняться борьбой с антисемитизмом путем слова, путем агитации. Прежде всего он принял горячее участие в организации московского органа кадетов «Новь» под редакцией так трагично погибшего впоследствии Кокошкина [133] , выговорив себе право помещать в этой газете статьи по еврейскому вопросу. И действительно, в этой газете от времени до времени стали появляться статьи и заметки по вопросам еврейской жизни. Но газета просуществовала недолго, и жертвы (материальные), потраченные на нее, она мало окупила.
131
Меир Хаимович Бомаш (1861-?) — врач, общественный деятель, депутат 4-й Гос. Думы (фракция кадетов). Лазарь Ниссенович Нисселович (1856–1914) — юрист, общественный деятель, депутат 3-й Гос. Думы (фракция кадетов). Нафтали Маркович Фридман (1863–1921) — адвокат, государственный деятель, депутат 3-й и 4-й Гос. Думы. — Ред.
132
Владимир Митрофанович Пуришкевич (1870–1920) — крупный помещик, один из лидеров Союза русского народа, лидер крайне правых во 2–4-й Гос. Думы. Николай Евгеньевич Марков (Марков 2-й) (1866-?) — крупный помещик, один из лидеров Союза русского народа и крайне правых в 3-й и 4-й Гос. Думы. — Ред.
133
Федор Федорович Кокошкин (1871–1918) — юрист, публицист, лидер партии кадетов, депутат 1-й Гос. Думы. Убит анархистами. — Ред.