Москва еврейская
Шрифт:
Эта многолетняя переписка между великим князем и Кокосом приобретает особый интерес, если вспомнить, как высокомерен был великий князь в сношениях с сильными мира сего. «Гордый своим царственным достоинством и родственными связями с византийским императорским домом, Иван III совсем иным является в сношениях с едва заметным, но весьма нужным и полезным ему кафинским евреем. Недосягаемо высокий на Москве и требовавший к себе беспрекословного повиновения и преклонения, он снисходил до передачи Кокосу поклонов и извинений за недостаточность поминков, посланных ему» [181] . Все это объясняется, по-видимому, тем, что московскому князю была крайне необходима «дружба» крымского хана, и несомненно, что именно Хоза Кокос добился добрососедских отношений между ханом и Московским государством.
181
Огородников В. Иван III и зарубежные евреи. Автор сообщает, что Кокос «великому князю дружбу свою чинил», за что и удостоился от него нового поклона. Но это относится не к Кокосу, а к мангупскому князю Исайке.
Другим евреем, с которым имел сношения — и притом более близкие — великий князь, был «таманский князь» Захарья Скарья, игравший в Крыму, по-видимому, большую роль, чем Кокос.
Таманский полуостров составляет крайнюю западную оконечность Кавказа, усеянную озерами, лиманами и заливами. В 1419 г. генуэзский еврей Симеон де Гвизольфи, женившись на княжне Бихаханим, стал под покровительством Генуэзской республики владетелем Таманского полуострова. Его потомок Захария де Гвизольфи подвергся нападению турок. Он должен был
182
Loewe R. Die Reste der Germanen am Schwarzen Meere. Halle, 1896. S. 42 и сл., 86, 90.
В это приблизительно время и возникает переписка между Скарией и великим князем. Скария — неизвестно в точности, по каким побуждениям, — хотел прибыть в Москву и отдаться под покровительство великого князя; это намерение было встречено сочувственно. Князь Ноздроватый, посланный в 1484 г. к Менгли-Гирею, имел грамоту от 14 марта «к Захарье к Скарье, к жидовину». Снабженная «золотой печатью», служившей выражением особого благоволения, она гласила: «Божиею милостью, великий осподарь Русские земли, великий князь Иван Васильевич, царь всеа Руси… Захарье Евреянину. Писал к нам еси с нашим гостем Гаврилом с Петровым о том, чтобы ти у нас быти. И ты бы к нам поехал. А будешь у нас, наше жалование к собе увидишь. А похочешь нам служити, и мы тебя жаловати хотим, а не похочешь у нас быти, а восхочешь от нас опять в свою землю поехати, и мы тебя отпустим добровольно, не издержав» [183] .
183
Сборник ИРИО. Т. XLI. С. 40–41. См. также: Собрание государственных грамот и договоров, хранящихся в коллегии иностранных дел. М., 1813–1828. Ч. II. № 20. (Ср.: Регесты и надписи. Т. I. СПб., 1899. № 195.)
Эта грамота не застала Скарии — он был в ту пору «за морем», и грамота была возвращена в Москву.
Однако Скария не хотел расстаться со своими мечтами о Москве. Судьба его преследовала, и Москва представлялась ему уголком, где он обретет покой. Пользуясь, по-видимому, оказиями, он дважды писал великому князю о своем желании приехать в Москву. И на то послание, которое было привезено «человеком» великого князя, Сенькой Хозниковым, великий князь ответил (18 октября 1487 г.) грамотой (тождественной с предыдущей), которую и отвезли ему подьячий Митя Нардуков и боярин Дмитрий Шейн [184] . Но Скария был нетерпелив. Не дожидаясь ответа, он поторопился напомнить о себе. Уже вскоре новая «грамота латынским письмом пришла с Богданом с армянином от таманского князя от Захарьи», за подписью: Захарья Гуил Гурсис (по другому варианту: Захарья Гуйгурсис). В этом послании [185] Скария сообщал, что он пустился было в путь в Москву, но по дороге воевода Стефан ограбил и едва не замучил его. Теперь он снова выражает желание приехать на службу к великому князю со всем домом или же пока один с «некими малыми людьми», как захочет князь; при этом Скария заверяет великого князя в своей готовности быть ему полезным в Черноморских странах, где Скария, как видно, чувствовал себя сильным, влиятельным лицом: «…а о всем, его же взмогу надобье осподарстьвию твоему по сем странам, есмь в твоем приказе, аки твой истинной слуга в всех твоих». Для безопасности в пути Скария просит прислать проводника. Великий князь в ответ послал чрез того же армянина «Захарье, князю Таманскому» грамоту, в которой [186] вновь писал: «…и ты бы к нам поехал служити, а мы, аж даст Бог, хотим тебя жаловати».
184
Сборник ИРИО. Т. XLI. С. 71. См. также: ЗООИД. Т. V. С. 272. Одно письмо к великому князю Скария послал из Копарио (вблизи Таманского полуострова), другое — из Кафы (см.: Регесты и надписи. Т. 1. № 198 и сл.).
185
От 8 июня 1487 г. из Копарио. Сборник ИРИО. Т. XLI. С. 72; ЗООИД. Т. V. С. 273.
186
18 марта 1488 г. Сборник ИРИО. С. 72–73; ЗООИД. Т. V. С. 274.
Одновременно великий князь известил посла Дмитрия Шейна о приглашении Скарии в Москву, а вместе с тем и о том, что Менгли-Гирею послана грамота с просьбой послать в Черкассы двух человек, знающих дорогу в Москву, чтобы проводить Захарью к великому князю. Кроме того, Шейну было приказано послать княжеского татарина, «которого пригоже», дабы и он сопровождал Захарью [187] .
Но и на этот раз приезд Захарьи не состоялся по каким-то неведомым обстоятельствам. Тогда были приняты новые меры. В сентябре 1489 г. к Захарье были посланы с грамотою великого князя москвитин Мичюра Доманов и селянин Данилко из Кафы, а татарину, которому прежде было поручено сопровождать Захарью, и людям Менгли-Гирея это осталось неизвестным. Доманову было приказано передать Захарье также словесно приглашение приехать в Москву и условиться о встрече с людьми, которые будут посланы за ним весною, у устья Миюша и на Тайгане [188] . Но дело не наладилось; посол князь Ромодановский сообщил в 1491 г. великому князю, что Захарье пришлось отложить свой приезд из-за нерасторопности Доманова и что Менгли-Г ирей не берется проводить Захарью, опасаясь султанского гнева [189] . К тому же «Захарья тяжел, семья велика, подниматися ему надобе тяжело». Взял бы Менгли-Г ирей Захарью к себе из дружбы к великому князю, да не решается, опасаясь турецкого султана, так как «Турьскому Захарья великий грубник» [190] . Возможно, что великий князь оказал в этом отношении воздействие: известно, что в 1500 г. Захарья состоял на службе у Менгли-Гирея; в этом году великий князь вновь пригласил к себе Захарью, причем боярину Кубенскому было поручено — если этого пожелает Захарья — просить Менгли-Гирея отпустить его от себя, в противном же случае ничего не говорить Менгли-Гирею [191] .
187
Сборник ИРИО. С. 73. При подлиннике на особом листке написано: «С сего списка посольственного отправлена копия в Высокий Кабинет при доношении асессора Семена Иванова. Декабря 13 дня 1739 г.».
188
Там же. С. 77.
189
Малиновский А. М. Историческое и дипломатическое собрание дел // ЗООИД. Т. V. С. 209.
190
Сборник ИРИО. Т. XLI. С. 114 (Регесты и надписи. Т. I. № 211).
191
Сборник ИРИО. С. 309.
Трудно сказать, что именно — не соображения ли политического характера? — побуждало московского великого князя звать Захарью к себе на службу. Но каковы бы ни были обстоятельства, связывавшие великого князя с ним, эти многолетние сношения представляют тем больший интерес, что Скарья-Захария, которого современники считали родоначальником ереси жидовствующих, должен был быть особенно неприятен правоверным москвичам. Тождественность Схарии, прибывшего с Олельковичем в Новгород, и крымского Скарии-Захарьи подтверждается «посланием» инока Саввы «на жидов и на еретики» [192] , адресованным тому боярину Дмитрию Шейну, заподозренному в ереси, которому великий князь поручил передать
192
Голубинский Е. История русской церкви. Т. II. С. 889. Уже ранее на идентичность этих лиц указал Панов в цитированном сочинении.
193
Чтения в имп. Обществе истории и древностей российских (ЧОИД). М., 1902. Кн. III (см. введение С. А. Белокурова).
Послание было написано в то время (1496 г.), когда ересь жидовствующих, несмотря на постановления собора 1490 г., стала быстро распространяться в Москве. Нельзя допустить, чтобы великий князь считал Скарию распространителем жидовской ереси, — в этом случае он бы не звал его к себе в 1500 г., т. е. тогда, когда сектанты уже подвергались гонению. Но, по-видимому, общественное положение Скарии было столь исключительное для еврея, что летописцы, не проникая в скрытые причины успеха ереси, приписали Скарии возникновение нового учения [194] .
194
Голубинский (История русской церкви. Т. II. С. 889) говорит, что «Скара, если и собирался до 1490 г., когда был в Москве собор на жидовствующих, конечно, отложил свое намерение переселиться в нее». Однако великий князь поддерживал с ним сношения и в 1500 г.
Следует отметить, что тождественность матрегского (таманского) владетеля Захарии Гуизольфи, так называемого родоначальника ереси Захарии Скары и Захарии Гуил Гурсиса, который вел переписку с Московским великим князем, признается отнюдь не всеми исследователями. В. Огородников отрицает тождественность Захарии Гурсиса и родоначальника ереси Скарии Захарии. Но вместе с тем В. Огородников указывает на факт, говорящий в пользу тождественности этих лиц, а именно, что дьяк Федор Курицын, примкнувший к ереси жидовствующих и имевший большое влияние на великого князя, принимал деятельное участие в дипломатических сношениях московского двора.
Если в глазах Саввы, посвятившего себя монастырскому подвижничеству, общение с евреями угрожало религиозным убеждениям русского народа, то люди живой деятельности не предвидели ничего дурного от сношения с евреями. Во всяком случае, многократное приглашение еврея, которому приписывалось распространение ереси жидовствующих, на службу свидетельствует, что в Москве в то время не питали исключительной неприязни к евреям.
Нелишне здесь заметить, что в 1490 г. прибыл в Москву из Венеции, среди разных мастеров, врач еврей Леон (мистро Леон жидовин), которому и поручили лечение сына великого князя [195] .
195
Леон ручался за жизнь больного; когда же последний умер, Леона казнили. Соловьев С. М. История России. 3-е изд. Кн. 1. СПб., 1911. С. 1496–1497.
И при следующем великом князе, Василии III (1505–1533), евреи встречали гостеприимство в Москве, приезжая сюда среди прочих купцов Польско-Литовского государства; право на приезд предоставлялось евреям общими договорами между Москвой и Польшей. Известный дипломат Герберштейн [196] , посетивший в то время (1517 и 1526 гг.) Москву с целью установить добрые отношения между великим князем и польским королем, сообщает, что не всякому купцу, кроме литовцев и поляков, а также торговых людей, находящихся под их властью, открыт доступ в Москву; среди этих последних, очевидно, и приезжали евреи. О том, что евреи проживали в государстве до Ивана Грозного, можно заключить и из слов иностранца Маржерета: «…евреи нетерпимы со времен Ивана Васильевича Мучителя» [197] .
196
Герберштейн С. Записки о московских делах. СПб., 1908. С. 90.
197
Сказания современников о Дмитрии Самозванце, собранные Устряловым. 3-е изд. СПб., 1859. Т. I. С. 261.
Насколько московское общество было в то время далеко от недовольства евреями, видно из того, что русский посол, прибывший (1525 г.) в резиденцию папы и долженствовавший, в силу особых политических условий, представить русских людей в глазах католиков хорошими христианами, заявил итальянскому историку Иовию, будто евреев не впускают в пределы Московского государства «как весьма скверных людей и злодеев, потому что те еще недавно научили турок лить медные пушки» [198] . Чтобы понять смысл этих слов, надо иметь в виду то обстоятельство, что римская курия добивалась объединения христианских государств под главенством папы для изгнания турок из Европы; однако московское правительство не выражало готовности примкнуть к подобному союзу, а это могло вызвать представление, будто Москва поддерживает турок, что интересы христианского мира ей не дороги; таковые подозрения и должна была рассеять реплика посла; неприязнь к евреям должна была явиться лучшим доказательством того, что русские — добрые христиане [199] . Евреи, изгнанные из Испании и радушно принятые Турцией, действительно научили турок изготовлять порох и лить пушки. Однако это не имело никакого отношения к евреям, приезжавшим в Москву. Посол сказал неправду, заявив, будто евреев не пускают в Москву. О том, что евреи имели в то время доступ в Московское государство, говорят и некоторые позднейшие официальные документы. Но характерно, что русский посол ничего другого не мог поставить в упрек евреям, как то, что они усилили турок в боевом отношении; сношения русских с евреями, очевидно, не давали никакого повода для недовольства и жалоб [200] .
198
Павел Иовий Новокомский. Книга о Московском посольстве. СПб., 1908. С. 268 (вместе с сочинением Герберштейна). Князь Голицин (Голицин Н. Н. История русского законодательства о евреях. СПб., 1886) ошибочно сообщает, будто Иовий приезжал в Россию. Иовий написал книгу со слов Дмитрия Герасимова.
199
Такое мнение высказывает и Н. Д. Градовский (Отношение к евреям в древней и современной Руси. СПб., 1891. С. 261–263).
200
Редакция не может согласиться с проводимым в этой статье мнением об отсутствии «исключительной» неприязни к евреям и «недовольства» ими в Московском государстве. Тщательно сгруппированные автором данные — хотя и не всегда между собою согласные (см., напр., дальше в тексте: в 1545 г. Иван Грозный утверждает, что евреям запрещался приезд в Москву, а король Сигизмунд в 1550 г. ссылается на то, что они в прежние времена свободно туда допускались для торга) — дают нам право заключить, что, несмотря на все препятствия, евреи Литвы и Польши все-таки ездили в пограничные города Московии (Смоленск) и даже в столицу. Но эти данные не оправдывают заключения об отсутствии у московских людей диких предрассудков специально против евреев как особенной разновидности «поганых» иноверцев. У нас нет основания опорочивать сторонними мотивами заявление русского посла в Риме Павлу Иовию (1526), что «Московиты больше всего ужасаются при мысли о иудеях и не пускают их в свои пределы» (Ante a lia j udaeorum genus memoria quidem horrent…). Заметим, кстати, что некогда отстаивавший идею старомосковской терпимости к евреям Н. Градовский (на которого автор, между прочим, ссылается) исходил из наивного предположения, что евреи были постоянными жителями старой Московии, и развивал эту идею в своих странных книгах, написанных с точки зрения «русско-православной» для обеления древней Руси и вместе с тем для защиты еврейского равноправия перед Паленской Комиссией 1880-х годов. — Ред. «Евр. старины».